Изменить размер шрифта - +
Я тогда получил приглашение
от г-жи де Моле  и узнал о смерти сына г-жи  Сазра. Я решился потратить один
из  часов, после  которых я  больше не  мог произнести  и  слова,  ибо  язык
коченел, как бабушка в агонии, да даже выпить  молока, на  извинения г-же де
Моле и соболезнования г-же Сазра. Но спустя несколько мгновений я забыл, что
я должен сделать. Блажен забывчивый, ибо память о произведении  бодрствовала
и,  в  этот  час  бессмертия,  выпавший  мне  на  долю, бралась  за закладку
фундамента.  К несчастью, когда  я  собрался писать и взял тетрадь,  из  нее
выпала  карточка  приглашения  г-жи  Моле.  Тотчас  "я"  забывчивое,  однако
возобладавшее над  другим, как  то бывает у  щепетильных ужинающих варваров,
оттолкнуло тетрадь и застрочило г-же Моле  (она,  впрочем, была бы польщена,
узнав, что ответ на ее приглашение я предпочел своим архитектурным штудиям).
Одно слово из моего ответа неожиданно напомнило мне, что г-жа Сазра потеряла
сына, я и ей написал, а затем, принеся  в жертву реальный долг искусственной
обязанности - быть вежливым и отзывчивым, - я упал без  сил, закрыл глаза, и
еще неделю приходил  в себя.  Однако,  если  никчемные обязанности, в жертву
которым я готов был принести истину, через несколько минут забывались  мною,
мысль  о творении не оставляла меня ни на  секунду. Я не знал, станет ли это
церковью,  где верующие  мало-помалу  приобщаются  к  истинам,  гармониям  и
большому общему плану,  или  же это останется,  как друидический монумент на
горе  какого-нибудь острова,  сооружением,  куда никто не ходит. Но я  решил
посвятить этой постройке силы, будто нехотя иссякавшие, словно оставляя  мне
время  на  то,  чтобы, когда  окружность  будет описана,  закрыть  "гробовую
дверь".  Вскоре я смог показать несколько набросков.  Никто в них ничего  не
понял. И  даже те, кто был снисходителен к моему пониманию истин, которые  я
наконец решился запечатлеть в  храме, поздравляли меня, что я нашел их  "под
микроскопом", - а я использовал телескоп, чтобы разглядеть предметы, которые
кажутся крошечными только оттого,  что расположены на огромном расстоянии от
нас, ибо все они суть  миры. Когда я открывал всеобщие законы, мне говорили,
что я  копаюсь в деталях. Впрочем, к чему я за это взялся? В молодости я был
одарен, Бергот назвал мои университетские страницы "совершенными". Но вместо
того,  чтобы  работать,  я жил в  праздности, я предавался  удовольствиям, я
болел, жил  в  хлопотах  и причудах, и принялся за  работу у гробовой доски,
ничего  не зная  о  своем ремесле. Я  больше не  находил в  себе сил,  чтобы
исполнять  светские обязанности, равно,  чтобы исполнить долг по отношению к
своему замыслу  и произведению, и  еще  менее, чтобы взяться за  то и другое
разом. Что до первых, я забывал писать письма, т. п., и это слегка  упрощало
мою задачу. Но внезапно, на исходе месяца, что-то ассоциативно напомнило мне
об этих  угрызениях, и я был удручен ощущением  собственного бессилия.  Меня
удивляло собственное  безразличие, но дело в том, что с того дня, как у меня
затряслись колени, когда  я  спускался по  лестнице,  это безразличие  стало
всеобъемно,  я жаждал  только покоя, ожидая  последнего  успокоения, которое
наступит в  конце.
Быстрый переход