Среди подобных размышлений и мысленно проклиная судьбу, которая сделала его угольным торговцем в Модфоге, Николас Тольромбль получил бумагу от муниципальнаго совета. Прочитав ее, он весь вспыхнул, и перед его глазами пронесся светлый, величественный образ.

— Милая жена, сказал он громко, обращаясь к мистрис Тольромбль:- меня выбрали мэром Модфога.

— Господи! произнесла мистрис Тольромбль:- куда же делся старый Снигс?

— Покойный мистрис Снигс, ответил Николас резко, не одобряя безцеремоннаго отношения его жены к человеку, занимавшему высокий пост мэра:- покойный мистер Снигс умер.

Это известие было совершенно неожиданное, но мистрис Тольромбль только вторично произнесла: «Господи»! словно мэр был обыкновенный христианин, что заставило мистера Тольромбля мрачно насупить брови.

— Жаль, что это не в Лондоне, произнесла мистрис Тольромбль, после минутнаго молчания:- а то ты мог бы красоваться в блестящей процессии.

— Я могу устроить процессию в Модфоге, если захочу, сказал таинственно новый мэр.

— Конечно, поддакнула его жена.

— И блестящую процессию, прибавил мистер Тольромбль.

— Ах, прелесть! воскликнула мистрис Тольромбль.

— Невежественная публика Модфога развела бы руками от удивления.

— И все лопнули бы от зависти.

Таким образом, было решено поразить удивлением и убить от зависти верноподданных новаго муниципальнаго величества, а для того устроить такой блестящий везд мэра, какого никогда не видывал не только Модфог, но даже сам Лондон.

На следующий день, рослый жокей, сидя в мальпосте, да, в мальпосте, а не на лошади, остановился перед ратушей в Модфоге, где был собран муниципальный совет, и вручил его членам письмо, писанное Бог знает кем, но подписанное Николасом Тольромблем. На четырех страницах атласной почтовой бумаги с золотым обрезом, новый мэр выражал в цветистых выражениях, что откликается на зов своих земляков с чувством самой сердечной радости, принимает тяжелую обязанность, которую возлагает на него доверие муниципальных советников, что они никогда не упрекнут его в равнодушном отношении к своему долгу, и он всеми силами будет стараться исполнит возложенную на него должность с достоинством, соответствующим ея важности, и многое другое в том же роде. Но этого мало: рослый жокей вытащил из своей левой ботфорты только-что отпечатанный, еще сырой нумер местной газеты графства, к которому принадлежал Модфог. Весь первый столбец газеты был наполнен длинным адресом Николаса Тольромбля к жителям Модфога, в котором он говорил почти тоже, что в письме к муниципальному совету, выражая свою готовность исполнить их желание и твердую решимость разиграть важную роль.

Муниципальные советники посмотрели с недоумением прежде друг на друга, а потом на жокея, как бы ожидая от него обяснения, но он глубокомысленно разглядывал золотую кисть на своей желтой фуражке; впрочем, он не мог бы ничего обяснить, еслибы даже не был занят таким приятным препровождением времени. Поэтому, члены городской корпорации приняли серьёзный вид и знаменательно покашливали. Тогда рослый жокей подал другое письмо, в котором Николас Тольромбль уведомлял муниципалитет о своем намерении сделать торжественный везд в город в следующий понедельник после полудня. Лица у муниципальных советников еще более вытянулись, но так как второе послание оканчивалось оффициальным приглашением всего муниципалитета на обед к мэру в тот же день в Модфог-Голл, на Модфогской горе, то вся эта история им показалась очень интересной, и они велели сказать Николасу Тольромблю, что с благодарностью воспользуются его приглашением.

В это время в Модфоге, как обыкновенно бывает почти в каждом городе английских владений, а, вероятно, и всех иностранных государств (в чем, однако, ручаться не могу, так как очень мало путешествовал), жил веселый, добродушный, приятный на взгляд и ни на что не годный шалопай, питавший ненависть к труду и непреодолимую склонность к пиву и спиртным напиткам.