|
Вместо того, чтобы разогнать туман своими радостными криками, как разсчитывал Николас Тольромбль, эта неразумная толпа, узнав в герольде клоуна, подняла недовольный ропот, выражая полное неодобрение странной мысли посадить клоуна на лошадь, как обыкновеннаго гражданина. Еслибы он стоял на седле ногами к верху или прыгал бы в обручь, или даже просто стоял бы на одной ноге, засунув другую в рот, то восторг был бы всеобщий, но специалисту гаэру сидеть просто в седле, положив ноги в стремена, было слишком глупой, оскорбительной шуткой. Таким образом, герольд потерпел полное фиаско и безславно гарцовал под энергичные свистки зрителей.
За ним следовало шествие. Мы боимся сказать, сколько тут было людей в полосатых рубашках и черных бархатных шапочках, на манер лондонских лодочников, сколько фигур изображало скороходов, сколько несли знамен, которыя от тяжелой атмосферы ни за что не хотели публично выказать свои надписи, еще менее склонны мы поведать читателям, как музыканты, игравшие на трубах и смотревшие на небо, т. е. на туман, шлепая по грязи и воде, до того забрызгали шедших рядом с ними скороходов в напудренных париках, что последния украшения далеко не производили приятнаго эффекта. Лучше также не распространяться о том, что лошади, привыкшие к цирку, часто останавливались и начинали танцовать на месте, отказываясь идти по прямому пути и т. д. Все это могло бы составить предмет длинных описаний, но мы не чувствуем к этому ни малейшаго желания. О! какое величественное, прекрасное зрелище представляли муниципальные советники в парадных каретах с зеркальными стеклами, которыя доставлены были в Модфог на счет Николаса Тольромбля и придавали шествию вид похорон без траурной колесницы. И как эти почтенные члены городской корпорации старались держать себя серьёзно и торжественно. А сам Николас Тольромбль в четырех-колесном фаэтоне, с рослым жокеем, важно возседал между мистером Дженингсом, представлявшем капелана, и другим местным чиновником с старой гвардейской саблей в руках, изображавшем меченосца. Это была, по истине, удивительная картина и слезы навертывались на глазах зрителей от смеха. Так же трогательны были полные достоинства поклоны мистрис Тольромбль и ея сына, следовавших в карете, и не замечавших дружнаго хохота толпы. Но вот шествие вдруг остановилось и раздались снова трубные звуки; толпа умолкла и все глаза устремились на Модфогскую гору, ожидая появления какого-нибудь новаго чуда. — Они перестанут теперь смеяться, мистер Дженингс, сказал Николас Тольромбль. — Я так думаю, сэр, отвечал секретарь. — Посмотрите, как они ждут с нетерпением новаго зрелища. Теперь наша очередь смеяться. — Еще бы, сэр! И Николас Тольромбль в сильно возбужденном состоянии встал в своем фаэтоне и выразил телеграфными знаками свое удовольствие лэди мэрессе. Пока все это происходило, Нед Твиджер сошел в кухню Модфог-Голла с целью доставить слугам мэра возможность первым полюбоваться диковинным зрелищем, которое ожидало жителей Модфога. Оказалось, что камердинер мэра был так дружественен, горничная так добра, а кухарка так любезна, что он не мог отказаться от приглашения выпить за здравие их господина. Таким образом, Нед Твиджер опустился в своих медных доспехах на кухонный стол и выпил кружку какого-то крепкаго напитка за процветание мэра и успех его торжественнаго везда с Модфог. Но для этого он должен был снять свой тяжелый шлем, который камердинер надел на свою голову, к величайшему удовольствию кухарки и горничной. Этот дружественный камердинер был очень любезен с Недом, а Нед очень галантерейно ухаживал за кухаркой и горничной попеременно. Вообще, им всем четверым было очень приятно и крепкий напиток быстро улетучивался. Наконец, Неда Твиджера громко позвали, ему пора было занять свое место в торжественном шествии. Дружественный камердинер, добрая горничная и любезная кухарка надели на него шлем, который закреплялся очень хитрым способом и, он торжественно выйдя на улицу, предстал пред толпою. |
