Одна остановка. Две. Начало отпускать, хотя лучше бы сесть – но не просить же кого-то. Не уступят. А ругаться сейчас никак, если только шепотом.

План был в том, чтобы пропасть. Исчезнуть. Испариться навсегда на просторах Родины. Да, у родных останутся тревога, поиски, звонки, попытки опознать чужие трупы, но… Никогда не будет его похорон. И навсегда, сколько бы не прожила Алиса, останется надежда: уехал, потерял память, да просто сбежал, в конце концов. Но жив и где-то существует ее больной неуклюжий папка. Инвалид бессрочно.

Четвертая остановка. Продержаться еще семь и выйти, не упав с подножки маршрутки. Маленький карманный подвиг для тех, кто понимает.

А ведь выдержал! Сполз кое-как на асфальт, но выпрямился, не упал. Вокзал, огороженный по последней моде высоченным забором с будками пропускных пунктов – вот он. Осталось найти кассы, купить билет (должно хватить на электричку, не настолько же все подорожало…) и сесть в вагон. План горел перед глазами, схема светилась алым и багровым, не хуже картинки из старого «Терминатора». И даже серые точки – уже не стайкой, метелью порхавшие перед ним – казались нормой.

– До Щучьего, – слабо, но разборчиво сказал Сергей Сергеевич в окошко кассы. Рядом стоял автомат, но связываться с ним не хотелось: пенсионная карта осталась у жены, а если железка проглотит остатки наличных денег – План полетит ко всем чертям.

Взял узкую полоску билета и побрел к рядам жестких пластиковых сидений – такие раньше были на стадионе. Место есть, время есть; отдохнуть – и в путь. Уселся удобно, допил ту самую, оставшуюся минералку, оглянулся, не вставая, в поисках урны. Есть, но далеко. Для него сейчас слишком далеко. Цифры на табло над выходом к перрону менялись, но Сергей Сергеевич спокойно сидел на месте, глядя на течение времени.

Все в порядке. Времени Господь создал в избытке, достаточно для всего.

Он успеет встать и уехать. Сбежать, оставив родным вечную надежду, что он жив, но избавив от хлопот с его врачами, лекарствами, нищенской пенсией, храпом по ночам, бессмысленной жизнью дальше – жизнью плюшевой пародии на человека.

Глаза так и смотрели на табло, не мигая, нижняя челюсть отвисла, придав его лицу вид глуповатый и немного смешной, а пустая пластиковая бутылка наконец-то выпала из пальцев, негромко ударилась о пол и покатилась куда-то под ноги тем, кто еще жив.

Однажды на Дворцовой

Снежинки сдувало ветром, кружило в воздухе словно пух из распоротой подушки. Перья ангелов, перхоть промозглой петербургской зимы.

Александрийская колонна, всегда заметная, каменный палец в упругое небо, сжалась, ушла в сторону: елка подавляла ее огнями, подсветкой, притяжением людей. Фигура ангела наверху потерялась в белесой дымке, люди внизу сталкивались иногда с костяным перестуком бильярдных шаров.

– Куда прешь?

– Простите, был неправ, не волнуйтесь так – праздник же! Сегодня плохо ссориться по пустякам.

– Гляди у меня…

– Всенепременно… сударь.

Слышался детский смех, играла музыка из чьего-то кармана, негромко хлопнуло нечто ближе к арке. Взрыв? Хлопушка? Кто-то открыл шампанское?

Бог весть.

Странно. Но не более странно, чем растерянный человек с револьвером в руке возле елки. Среди людей, но сам по себе, так уж он выглядел: поношенное толстое пальто по колено, шапка пирожком, сдвинутая на затылок, давно не чищеные сапоги со смятыми гармошкой голенищами. Револьвер он, впрочем, немедля сунул за пазуху, продолжая растерянно озираться. Цифры на елке, выложенные из искристых шаров по кругу, привлекли его внимание ненадолго.

Два, ноль, два, один. Человек пожал плечами и поправил шапку. Он уже понял, что вокруг все не так, но задания это не отменяло.