|
В самом деле, как тебе не стыдно так неглижировать? че-тыре дня глаз не казал – шутка ли? Она, бедная, умирает! Ступай, поезжай скорее… – Что ж вы ей сказали? – Обыкновенно что: что ты также её любишь без ума; что ты давно искал нежного сердца; что тебе страх как нравятся искренние излияния и без любви ты тоже не можешь жить; сказал, что напрасно она беспокоится: ты воротишься; советовал не очень стеснять тебя, позволить иногда и пошалить… а то, говорю, вы наскучите друг другу… ну, обыкновенно, что говорится в таких случаях. Она стала такая весёлая, проговорилась, что у вас положено быть свадьбе, что и жена моя тут вмешалась. А мне ни слова – каковы! Ну, что ж: дай бог! у этой хоть что-нибудь есть; проживёте вдвоём. Я сказал ей, что ты непременно исполнишь своё обещание… Я уж нынче постарался для тебя, Александр, в благодарность за услугу, которую ты мне оказал… уверил её, что ты любишь так пламенно, так нежно… – Что вы наделали, дядюшка! – заговорил Александр, меняясь в лице, – я… я не люблю её больше!.. я не хочу жениться!.. Я холоден к ней, как лёд!.. скорей в воду… чем… – Ба, ба, ба! – сказал Пётр Иваныч с притворным изумлением, – тебя ли я слышу? Да не ты ли говорил – помнишь? – что презираешь человеческую натуру и особенно женскую; что нет сердца в мире, достойного тебя?.. Что ещё ты говорил?.. дай бог памяти… – Ради бога, ни слова, дядюшка: довольно и этого упрёка; зачем ещё нравоучение? Вы ду-маете, что я так не понимаю… О люди! люди! Он вдруг начал хохотать, а с ним и дядя. – Вот так-то лучше! – сказал Пётр Иваныч, – я говорил, что ты сам будешь смеяться над собою – вот оно… И опять оба захохотали. – Ну-ка, скажи, – продолжал Пётр Иваныч, – какого ты мнения теперь об этой… как её?.. Пашенька, что ли, с бородавкой-то? – Дядюшка, это невеликодушно! – Нет, я только говорю, чтоб узнать, всё ли ты ещё презираешь её? – Оставьте это, ради бога, а лучше помогите мне теперь выйти из ужасного положения. Вы так умны, так рассудительны… – А! теперь комплименты, лесть! Нет, ты женись-ка поди. – Ни за что, дядюшка! Умоляю, помогите!.. – То-то и есть, Александр: хорошо, что я давно догадался о твоих проделках… – Как, давно! – Да так: я знаю о твоей связи с самого начала. – Вам, верно, сказала ma tante. – Как не так! я ей сказал. Что тут мудрёного? у тебя всё на лице было написано. Ну, не ту-жи: я уж помог тебе. – Как? когда? – Сегодня же утром. Не беспокойся: Тафаева больше не станет тревожить тебя… – Как же вы сделали? Что вы ей сказали? – Долго повторять, Александр: скучно. – Но, может быть, вы бог знает что наговорили ей. Она ненавидит, презирает меня… – Не всё ли равно? я успокоил её – этого и довольно; сказал, что ты любить не можешь, что не стоит о тебе и хлопотать… – Что ж она? – Она теперь даже рада, что ты оставил её. – Как, рада! – сказал Александр задумчиво. – Так, рада. – Вы не заметили в ней ни сожаления, ни тоски? ей всё равно? Это ни на что не похоже! Он начал в беспокойстве ходить по комнате. – Рада, покойна! – твердил он, – прошу покорнейше! сейчас же еду к ней. – Вот люди! – заметил Пётр Иваныч, – вот сердце: живи им – хорошо будет. Да не ты ли боялся, чтоб она не прислала за тобой? не ты ли просил помочь? а теперь встревожился, что она, расставаясь с тобой, не умирает с тоски. – Рада, довольна! – говорил, ходя взад и вперёд, Александр, и не слушая дяди. |
