|
– Я слышал, Александр, сегодня, что будто у вас Иванов выходит. – Да, выходит. – Кто же на его место? – Говорят, Иченко. – А ты что? – Я? ничего. – Как ничего? Отчего же не ты? – Не удостоивают. Что же делать: верно, не гожусь. – Помилуй, Александр, надо хлопотать. Ты бы съездил к директору. – Нет, – сказал Александр, тряся головой. – Тебе, по-видимому, всё равно? – Всё равно. – Да ведь уж тебя в третий раз обходят. – Всё равно: пусть! – Вот посмотрим, что-то скажешь, когда твой бывший подчинённый станет приказывать тебе или когда войдёт, а тебе надо встать и поклониться. – Что ж: встану и поклонюсь. – А самолюбие? – У меня его нет. – Однако ж у тебя есть же какие-нибудь интересы в жизни? – Никаких. Были, да прошли. – Не может быть: одни интересы сменяются другими. Отчего ж у тебя прошли, а у других не проходят? Рано бы, кажется: тебе ещё и тридцати лет нет… Александр пожал плечами. Петру Иванычу уж и не хотелось продолжать этого разговора. Он называл всё это каприза-ми; но он знал, что по возвращении домой ему не избежать вопросов жены, и оттого нехотя про-должал: – Ты бы развлёкся чем-нибудь, посещал бы общество, – сказал он, – читал бы. – Не хочется, дядюшка. – Про тебя уж начинают поговаривать, что ты того… этак… тронулся от любви, делаешь бог знает что, водишься с какими-то чудаками… Я бы для одного этого пошёл. – Пусть их говорят, что хотят. – Послушай, Александр, шутки в сторону. Это всё мелочи; можешь кланяться или не кла-няться, посещать общество или нет – дело не в том. Но вспомни, что тебе, как и всякому, надо сделать какую-нибудь карьеру. Думаешь ли ты иногда об этом? – Как же не думаю: я уж сделал. – Как так? – Я очертил себе круг действия и не хочу выходить из этой черты. Тут я хозяин: вот моя карьера. – Это лень. – Может быть. – Ты не вправе лежать на боку, когда можешь делать что-нибудь, пока есть силы. Сделано ли твоё дело? – Я делаю дело. Никто не упрекнёт меня в праздности. Утро я занят в службе, а трудиться сверх того – это роскошь, произвольная обязанность. Зачем я буду хлопотать? – Все хлопочут из чего-нибудь: иной потому, что считает своим долгом делать сколько есть сил, другой из денег, третий из почёта… Ты что за исключение? – Почёт, деньги! особенно деньги! Зачем они? Ведь я сыт, одет: на это станет. – И одет-то теперь плохо, – заметил дядя. – Да будто тебе только и надобно? – Только. – А роскошь умственных и душевных наслаждений, а искусство… – начал было Пётр Ива-ныч, подделываясь под тон Александра. – Ты можешь идти вперёд: твоё назначение выше; долг твой призывает тебя к благородному труду… А стремления к высокому – забыл? – Бог с ними! Бог с ними! – сказал с беспокойством Александр. – И вы, дядюшка, начали дико говорить! Этого прежде не водилось за вами. Не для меня ли? Напрасный труд! Я стремил-ся выше – вы помните? Что ж вышло? – Помню, как ты вдруг сразу в министры захотел, а потом в писатели. А как увидал, что к высокому званию ведёт длинная и трудная дорога, а для писателя нужен талант, так и назад. Много вашей братьи приезжают сюда с высшими взглядами, а дела своего под носом не видят. Как понадобится бумагу написать – смотришь, и того… Я не про тебя говорю: ты доказал, что можешь заниматься, а со временем и быть чем-нибудь. Да скучно, долго ждать. Мы вдруг хотим; не удалось – и нос повесили. – Да я стремиться выше не хочу. |
