|
Она часто устремляла на Александра грустный взгляд, со вздохом отводила глаза и потуп-ляла в землю, а сама, кажется, думала: «Вы несчастливы! может быть, обмануты… О, как бы я умела сделать вас счастливым! как бы берегла вас, как бы любила… я бы защитила вас от самой судьбы, я бы…» и прочее. Так думает большая часть женщин и большая часть обманывает тех, кто верит этому пению сирен. Александр будто ничего не замечает. Он говорит с ней, как бы говорил с приятелем, с дядей: никакого оттенка той нежности, которая невольно вкрадывается в дружбу мужчины и женщины и делает эти отношения непохожими на дружбу. Оттого и говорят, что между мужчи-ной и женщиной нет и не может быть дружбы, что называемое дружбой между ними – есть не что иное, как или начало, или остатки любви, или, наконец, самая любовь. Но, глядя на обраще-ние Адуева с Лизой, можно было поверить, что такая дружба существует. Однажды только он отчасти открыл или хотел открыть ей образ своих мыслей. Он взял со скамьи принесённую ею книгу и развернул. То был «Чайльд-Гарольд» во французском переводе. Александр покачал головой, вздохнул и молча положил книгу на место. – Вам не нравится Байрон? Вы против Байрона? – сказала она. – Байрон такой великий по-эт – и не нравится вам! – Я ничего не говорю, а вы уж напали на меня, – отвечал он. – Отчего же вы покачали головой? – Так; мне жаль, что эта книга попалась вам в руки. – Кого же жаль: книги или меня? Александр молчал. – Отчего же мне не читать Байрона? – спросила она. – По двум причинам, – сказал Александр, помолчав. Он положил свою руку на её руку, для большего ли убеждения или потому, что у ней была беленькая и мягкая ручка, – и начал говорить тихо, мерно, поводя глазами то по локонам Лизы, то по шее, то по талии. По мере этих переходов возвышался постепенно и голос его. – Во-первых, потому, – говорил он, – что вы читаете Байрона по-французски, и, следова-тельно, для вас потеряны красота и могущество языка поэта. Посмотрите, какой здесь бледный, бесцветный, жалкий язык! Это прах великого поэта: идеи его как будто расплылись в воде. Во-вторых, потому бы я не советовал вам читать Байрона, что… он, может быть, пробудит в душе вашей такие струны, которые бы век молчали без того… Тут он крепко и выразительно сжал её руку, как будто хотел придать тем вес своим словам. – Зачем вам читать Байрона? – продолжал он, – может быть, жизнь ваша протечёт тихо, как этот ручей: видите, как он мал, мелок; он не отразит ни целого неба в себе, ни туч; на берегах его нет ни скал, ни пропастей; он бежит игриво; чуть-чуть лишь лёгкая зыбь рябит его поверхность; отражает он только зелень берегов, клочок неба да маленькие облака… Так, вероятно, протекла бы и жизнь ваша, а вы напрашиваетесь на напрасные волнения, на бури; хотите взглянуть на жизнь и людей сквозь мрачное стекло… Оставьте, не читайте! глядите на всё с улыбкой, не смотрите вдаль, живите день за днём, не разбирайте тёмных сторон в жизни и людях, а то… – А то что? – Ничего! – сказал Александр, будто опомнившись. – Нет, скажите мне: вы, верно, испытали что-нибудь? – Где моя удочка? Позвольте, мне пора. Он казался встревоженным, что высказался так неосторожно. – Нет, ещё слово, – заговорила Лиза, – ведь поэт должен пробуждать сочувствие к себе. Байрон великий поэт, отчего же вы не хотите, чтоб я сочувствовала ему? разве я так глупа, ни-чтожна, что не пойму?.. Она обиделась. – Не то совсем: сочувствуйте тому, что свойственно вашему женскому сердцу; ищите того, что под лад ему, иначе может случиться страшный разлад… и в голове, и в сердце. – Тут он по-качал головой, намекая на то, что он сам – жертва этого разлада. |
