|
– Как же? – спросил он, прожевав. – Всё в лавочке есть; а чего нет в лавочке, так тут же где-нибудь в колбасной есть; а там нет, так в кондитерской; а уж чего в кондитерской нет, так иди в аглицкий магазин: у французов всё есть! Молчание. – Ну, а почём поросята? – спросил Антон Иваныч, взявши на тарелку почти полпоросенка. – Не знаю-с; не покупывали: что-то дорого, рубля два, кажись… – Ай, ай, ай! не похудеть! этакая дороговизна! – Их хорошие-то господа мало и кушают: всё больше чиновники. Опять молчание. – Ну, так как же вы там: плохо? – спросил Антон Иваныч. – И не дай бог, как плохо! Вот здесь квас-то какой, а там и пиво-то жиже; а от квасу так це-лый день в животе словно что кипит! Только хороша одна вакса: уж вакса, так и не наглядишься! и запах какой: так бы и съел! – Что ты! – Ей-богу-с. Молчание. – Ну так как же? – спросил Антон Иваныч, прожевав. – Да так-с. – Плохо ели? – Плохо. Александр Федорыч кушали так, самую малость: совсем отвыкли от еды; за обе-дом и фунта хлеба не скушают. – Не похудеть! – сказал Антон Иваныч. – Всё оттого, что дорого, что ли? – И дорого-с, да и обычая нет наедаться каждый день досыта. Господа кушают словно украдкой, по одному разу в день, и то коли успеют, часу в пятом, иной раз в шестом; а то так че-го-нибудь перехватят, да тем и кончат. Это у них последнее дело: сначала все дела переделают, а потом и кушать. – Вот житьё-то! – говорил Антон Иваныч. – Не похудеть! диво, как вы там не умерли! И весь век так? – Нет-с: по праздникам господа, как соберутся иногда, так, не дай бог как едят! Поедут в какой-нибудь немецкий трактир, да рублей сто, слышь, и проедят. А пьют что – боже упаси! ху-же нашего брата! Вот, бывало, у Петра Иваныча соберутся гости: сядут за стол часу в шестом, а встанут утром в четвёртом часу. Антон Иваныч вытаращил глаза. – Что ты! – сказал он, – и всё едят? – Всё едят! – Хоть бы посмотреть: не по-нашему! Что же они едят? – Да что, сударь, не на что смотреть! Не узнаешь, что и ешь: немцы накладут в кушанье бог знает чего: и в рот-то взять не захочется. И перец-то у них не такой; подливают в соус чего-то из заморских склянок… Раз угостил меня повар Петра Иваныча барским кушаньем, так три дня тошнило. Смотрю, оливка в кушанье: думал, как и здесь оливка; раскусил – глядь: а там рыбка маленькая; противно стало, выплюнул; взял другую – и там то же; да во всех… ах вы, чтоб вас, проклятые!.. – Как же это они, нарочно кладут туда? – Бог их ведает! Я спрашивал: ребята смеются, говорят: так, слышь, родятся. И что за ку-шанья? Сначала горячее подадут, как следует, с пирогами, да только уж пироги с напёрсток; возьмёшь в рот вдруг штук шесть, хочешь пожевать, смотришь – уж там их и нет, и растаяли… После горячего вдруг чего-то сладкого дадут, там говядины, а там мороженого, а там травы ка-кой-то, а там жаркое… и не ел бы! – Так печь-то у вас и не топилась? Ну как не похудеть! – промолвил Антон Иваныч, вста-вая из-за стола. «Благодарю тебя, боже мой, – начал он вслух, с глубоким вздохом, – яко насытил мя еси небесных благ… что я! замололся язык-то: земных благ, – и не лиши меня небесного твоего царствия». – Убирайте со стола: господа не будут кушать. К вечеру приготовьте другого поросёнка… или нет ли индейки? Александр Федорыч любит индейку; он, чай, проголодается. А теперь при-несите-ка мне посвежее сенца в светёлку: я вздохну часок-другой; там к чаю разбудите. Коли чуть там Александр Федорыч зашевелится, так того… растолкайте меня. Восстав от сна, он пришёл к Анне Павловне. |
