|
Александр и Наденька подошли к реке и опёрлись на решётку. Наденька долго, в раздумье, смотрела на Неву, на даль, Александр на Наденьку. Души их были переполнены счастьем, серд-ца сладко и вместе как-то болезненно ныли, но язык безмолвствовал. Вот Александр тихо коснулся её талии. Она тихо отвела локтем его руку. Он дотронулся опять, она отвела слабее, не спуская глаз с Невы. В третий раз не отвела. Он взял её за руку – она не отняла и руки; он пожал руку: рука отвечала на пожатие. Так стояли они молча, а что чувствовали! – Наденька! – сказал он тихо. Она молчала. Александр с замирающим сердцем наклонился к ней. Она почувствовала горячее дыхание на щеке, вздрогнула, обернулась и – не отступила в благородном негодовании, не вскрикнула! – она не в силах была притвориться и отступить: обаяние любви заставило молчать рассудок, и когда Александр прильнул губами к её губам, она отвечала на поцелуй, хотя слабо, чуть внятно. «Неприлично! – скажут строгие маменьки, – одна в саду, без матери, целуется с молодым человеком!» Что делать! неприлично, но она отвечала на поцелуй. «О, как человек может быть счастлив!» – сказал про себя Александр и опять наклонился к её губам и пробыл так несколько секунд. Она стояла бледная, неподвижная, на ресницах блистали слёзы, грудь дышала сильно и прерывисто. – Как сон! – шептал Александр. Вдруг Наденька встрепенулась, минута забвения прошла. – Что это такое? вы забылись! – вдруг сказала она и бросилась от него на несколько ша-гов. – Я маменьке скажу! Александр упал с облаков. – Надежда Александровна! Не разрушайте моего блаженства упрёком, – начал он, – не будьте похожи на… Она посмотрела на него и вдруг громко, весело засмеялась, опять подошла к нему, опять стала у решётки и доверчиво опёрлась рукой и головой ему на плечо. – Так вы меня очень любите? – спросила она, отирая слезу, выкатившуюся на щёку. Александр сделал невыразимое движение плечами. На лице его было «преглупое выраже-ние», сказал бы Пётр Иваныч, что, может быть, и правда, но зато сколько счастья в этом глупом выражении! Они по-прежнему молча смотрели и на воду, и на небо, и на даль, будто между ними ниче-го не было. Только боялись взглянуть друг на друга; наконец взглянули, улыбнулись и тотчас отвернулись опять. – Ужели есть горе на свете? – сказала Наденька, помолчав. – Говорят, есть… – задумчиво отвечал Адуев, – да я не верю… – Какое же горе может быть? – Дядюшка говорит – бедность. – Бедность! да разве бедные не чувствуют того же, что мы теперь? вот уж они и не бедны. – Дядюшка говорит, что им не до того – что надо есть, пить… – Фи! есть! Дядюшка ваш неправду говорит: можно и без этого быть счастливыми: я не обедала сегодня, а как я счастлива! Он засмеялся. – Да, за эту минуту я отдала бы бедным всё, всё! – продолжала Наденька, – пусть придут бедные. Ах! зачем я не могу утешить и обрадовать всех какой-нибудь радостью? – Ангел! ангел! – восторженно произнёс Александр, сжав её руку. – Ох, как вы больно жмёте! – вдруг перебила Наденька, сморщив брови и отняв руку. Но он схватил руку опять и начал целовать с жаром. – Как я буду молиться, – продолжала она, – сегодня, завтра, всегда за этот вечер! как я счастлива! А вы?.. Вдруг она задумалась; в глазах мелькнула тревога. – Знаете ли, – сказала она, – говорят, будто что было однажды, то уж никогда больше не повторится! Стало быть, и эта минута не повторится? – О нет! – отвечал Александр, – это неправда: повторится! будут лучшие минуты; да, я чувствую!. |
