|
Он понял бы всё из этой безмолвной, мучительной тоски, написанной и на лице её, проглядывавшей и в движениях. Но Адуеву было недовольно. Он, как палач, пытал свою жертву и сам был одушевлён каким-то диким, отчаянным желанием выпить чашу разом и до конца. – Нет! – говорил он, – кончите эту пытку сегодня; сомнения, одно другого чернее, волнуют мой ум, рвут на части сердце. Я измучился; я думаю, у меня лопнет грудь от напряжения… мне нечем увериться в своих подозрениях; вы должны решить всё сами; иначе я никогда не успокоюсь. Он смотрел на неё и ждал ответа. Она молчала. – Сжальтесь надо мной! – начал он опять, – посмотрите на меня: похож ли я на себя? все пугаются меня, не узнают… все жалеют, вы одни только… Точно: глаза его горели диким блеском. Он был худ, бледен, на лбу выступил крупный пот. Она украдкою бросила на него взгляд, и во взгляде мелькнуло что-то похожее на сожале-ние. Она взяла его даже за руку, но тотчас же оставила её со вздохом и всё молчала. – Что же? – спросил он. – Ах, оставьте меня в покое! – сказала она с тоской, – вы мучите меня вопросами… – Умоляю вас, ради бога! – говорил он, – кончите всё одним словом… К чему послужит вам скрытность? У меня останется глупая надежда, я не отстану, я буду ежедневно являться к вам бледный, расстроенный… Я наведу на вас тоску. Откажете от дому – стану бродить под ок-нами, встречаться с вами в театре, на улице, всюду, как привидение, как memento mori . Всё это глупо, может быть смешно, кому до смеху, – но мне больно! Вы не знаете, что такое страсть, до чего она доводит! дай бог вам и не узнать никогда!.. Что ж пользы? не лучше ли сказать вдруг? – Да о чём вы меня спрашиваете? – сказала Наденька, откинувшись на спинку кресла. – Я совсем растерялась… у меня голова точно в тумане… Она судорожно прижала руку ко лбу и тотчас же отняла. – Я спрашиваю: заменил ли меня кто-нибудь в вашем сердце? Одно слово – да или нет – решит всё; долго ли сказать! Она хотела что-то сказать, но не могла и, потупив глаза, начала ударять пальцем по одному клавишу. Видно было, что она сильно боролась сама с собой. «Ах!» – произнесла она, наконец, с тоской. Адуев отёр платком лоб. – Да или нет? – повторил он, притаив дыхание. Прошло несколько секунд. – Да или нет! – Да! – прошептала Наденька чуть слышно, потом совсем наклонилась к фортепиано и, как будто в забытьи, начала брать сильные аккорды. Это да раздалось едва внятно, как вздох, но оно оглушило Адуева; сердце у него будто оторвалось, ноги подкосились под ним. Он опустился на стул подле фортепиано и молчал. Наденька боязливо взглянула на него. Он смотрел на неё бессмысленно. – Александр Федорыч! – закричала вдруг мать из своей комнаты, – в котором ухе звенит? Он молчал. – Maman вас спрашивает, – сказала Наденька. – А? – В котором ухе звенит? – кричала мать, – да поскорее! – В обоих! – мрачно произнёс Адуев. – Экие какие, в левом! А я загадала, будет ли граф сегодня. – Граф! – произнёс Адуев. – Простите меня! – сказала Наденька умоляющим голосом, бросившись к нему, – я сама себя не понимаю… Это всё сделалось нечаянно, против моей воли… не знаю как… я не могла вас обманывать… – Я сдержу своё слово, Надежда Александровна, – отвечал он, – не сделаю вам ни одного упрёка. Благодарю вас за искренность… вы много, много сделали… сегодня… мне трудно было слышать это да… но вам ещё труднее было сказать его… Прощайте; вы более не увидите меня: одна награда за вашу искренность… но граф, граф! Он стиснул зубы и пошёл к дверям. |
