|
– Да, – сказал он, воротясь, – к чему это вас поведёт? Граф на вас не женится: какие у него намерения?.. – Не знаю! – отвечала Наденька, печально качая головой. – Боже! как вы ослеплены! – с ужасом воскликнул Александр. – У него не может быть дурных намерений… – отвечала она слабым голосом. – Берегитесь, Надежда Александровна! Он взял её руку, поцеловал её и неровными шагами вышел из комнаты. На него страшно было смотреть. Наденька осталась неподвижна на своём месте. – Что ж ты не играешь, Наденька? – спросила мать через несколько минут. Наденька очнулась как будто от тяжёлого сна и вздохнула. – Сейчас, maman! – отвечала она и, задумчиво склонив голову немного на сторону, робко начала перебирать клавиши. Пальцы у ней дрожали. Она, видимо, страдала от угрызений совести и от сомнения, брошенного в неё словом: «Берегитесь!» Когда приехал граф, она была молчалива, скучна; в манерах её было что-то принуждённое. Она под предлогом головной боли рано ушла в свою комнату. И ей в этот вечер казалось горько жить на свете. Адуев только что спустился с лестницы, как силы изменили ему: он сел на последней сту-пени, закрыл глаза платком и вдруг начал рыдать громко, но без слёз. В это время мимо сеней проходил дворник. Он остановился и послушал. – Марфа, а Марфа! – закричал он, подошедши к своей засаленной двери, – подь-ка сюда, послушай, как тут кто-то ревёт, словно зверь. Я думал, не арапка ли наша сорвалась с цепи, да нет, это не арапка. – Нет, это не арапка! – повторила, вслушиваясь, Марфа. – Что за диковина? – Поди-ка принеси фонарик: там, за печкой висит. Марфа принесла фонарик. – Всё ревёт? – спросила она. – Ревёт! Уж не мошенник ли какой забрался? – Кто тут? – спросил дворник. Нет ответа. – Кто тут? – повторила Марфа. Всё тот же рёв. Они вошли оба вдруг. Адуев бросился вон. – Ах, да это барин какой-то, – сказала Марфа, глядя ему вслед, – а ты выдумал: мошенник! Вишь, ведь хватило ума сказать! Станет мошенник реветь в чужих сенях! – Ну, так, видно, хмелен! – Ещё лучше! – отвечала Марфа, – ты думаешь, все в тебя? не все же пьяные ревут, как ты. – Так что ж он, с голоду, что ли? – с досадой заметил дворник. – Что! – говорила Марфа, глядя на него и не зная, что сказать, – почём знать, может, обро-нил что-нибудь – деньги… Они оба вдруг присели и начали с фонариком шарить по полу во всех углах. – Обронил! – ворчал дворник, освещая пол, – где тут обронить? лестница чистая, каменная, тут и иголку увидишь… обронил! Оно бы слышно было, кабы обронил: звякнет об камень; чай, поднял бы! где тут обронить? нигде! обронил! как не обронил: таковский, чтоб обронил! того и гляди – обронит! нет: этакой, небось, сам норовит как бы в карман положить! а то обронит! знаем мы их, мазуриков! вот и обронил! где он обронил? И долго ещё ползали они по полу, ища потерянных денег. – Нет, нету! – сказал, наконец, дворник со вздохом, потом задул свечку и, сжав двумя пальцами светильню, отёр их о тулуп. VI В этот же вечер, часов в двенадцать, когда Пётр Иваныч, со свечой и книгой в одной руке, а другой придерживая полу халата, шёл из кабинета в спальню ложиться спать, камердинер до-ложил ему, что Александр Федорыч желает с ним видеться. Пётр Иваныч сдвинул брови, подумал немного, потом покойно сказал: – Проси в кабинет, я сейчас приду. – Здравствуй, Александр, – приветствовал он, воротясь туда, племянника, – давно мы с то-бой не видались. То днём тебя не дождёшься, а тут вдруг – бац ночью! Что так поздно? Да что с тобой? на тебе лица нет. |
