|
То днём тебя не дождёшься, а тут вдруг – бац ночью! Что так поздно? Да что с тобой? на тебе лица нет. Александр, не отвечая ни слова, сел в кресла в крайнем изнеможении. Пётр Иваныч смот-рел на него с любопытством. Александр вздохнул. – Здоров ли ты? – спросил Пётр Иваныч заботливо. – Да, – отвечал Александр слабым голосом, – двигаюсь, ем, пью, следовательно здоров. – Ты не шути однако: посоветуйся с доктором. – Мне уж советовали и другие, но никакие доктора и оподельдоки не помогут: мой недуг не физический… – Что же с тобой? Не проигрался ли ты, или не потерял ли деньги? – с живостью спросил Пётр Иваныч. – Вы никак не можете представить себе безденежного горя! – отвечал Александр, стараясь улыбнуться. – Что ж за горе, если оно медного гроша не стоит, как иногда твоё?.. – Да, вот как, например, теперь. Вы знаете ли моё настоящее горе? – Какое горе? Дома у тебя всё обстоит благополучно: это я знаю из писем, которыми ма-тушка твоя угощает меня ежемесячно; в службе уж ничего не может быть хуже того, что было; подчинённого на шею посадили: это последнее дело. Ты говоришь, что ты здоров, денег не потерял, не проиграл… вот что важно, а с прочим со всем легко справиться; там следует вздор, любовь, я думаю… – Да, любовь; но знаете ли, что случилось? когда узнаете, так, может быть, перестанете так легко рассуждать, а ужаснётесь… – Расскажи-ка; давно я не ужасался, – сказал дядя, садясь, – а впрочем, не мудрено и уга-дать: вероятно, надули… Александр вскочил, хотел что-то сказать, но ничего не сказал и сел на своё место. – Что, правда? видишь: ведь я говорил, а ты: «Нет, как можно!» – Можно ли было предчувствовать?.. – сказал Александр, – после всего… – Надо было не предчувствовать, а предвидеть, то есть знать – это вернее – да и действо-вать так. – Вы так покойно можете рассуждать, дядюшка, когда я… – сказал Александр. – Да мне-то что? – Я и забыл: вам хоть весь город сгори или провались – всё равно! – Слуга покорный! а завод? – Вы шутите, а я страдаю, не шутя; мне тяжело, я точно болен. – Да неужели ты от любви так похудел? Какой срам! Нет: ты был болен, а теперь начина-ешь выздоравливать, да и пора! шутка ли, года полтора тянется глупость. Ещё немного, так, по-жалуй, и я бы поверил неизменной и вечной любви. – Дядюшка! – сказал Александр, – пощадите меня: теперь ад в моей душе… – Да! так что же? Александр подвинул свои кресла к столу, а дядя начал отодвигать от племянника черниль-ницу, presse-papier и прочее. «Пришёл ночью, – подумал он, – в душе ад… непременно опять разобьёт что-нибудь». – Утешения я у вас не найду, да и не требую, – начал Александр, – я прошу вашей помощи как у дяди, как у родственника… Я кажусь вам глуп – не правда ли? – Да, если б ты не был жалок. – Так вам жаль меня? – Очень. Разве я дерево? Малый добрый, умный, порядочно воспитанный, а пропадает ни за копейку – и отчего? от пустяков! – Докажите же, что вам жаль меня. – Чем же? Денег, ты говоришь, не нужно… – Денег, денег! о, если б моё несчастие было только в безденежье, я бы благословил свою судьбу! – Не говори этого, – серьёзно заметил Пётр Иваныч, – ты молод – проклянёшь, а не благо-словишь судьбу! Я, бывало, не раз проклинал – я! – Выслушайте же меня терпеливо… – Ты долго пробудешь, Александр? – спросил дядя. – Да, мне нужно всё ваше внимание; а что? – Так вот видишь ли: мне хочется поужинать. |
