|
– Скажи же прямо, что случилось? – Ужасно! – воскликнул Александр. – Боже! боже! – Э! да не отбил ли он у тебя твою красавицу, эту… как её? да! он мастер на это: тебе труд-но тягаться с ним. Повеса! повеса! – сказал Пётр Иваныч, положив в рот кусок индейки. – Он дорого заплатит за своё мастерство! – сказал Александр, вспыхнув, – я не уступлю без спора… Смерть решит, кому из нас владеть Наденькой. Я истреблю этого пошлого волокиту! не жить ему, не наслаждаться похищенным сокровищем… Я сотру его с лица земли!.. Пётр Иваныч засмеялся. – Провинция! – сказал он, – a propos о графе, Александр, – он не говорил, привезли ли ему из-за границы фарфор? Он весной выписывал партию: хотелось бы взглянуть… – Не о фарфоре речь, дядюшка; вы слышали, что я сказал? – грозно перебил Александр. – Мм-м! – промычал утвердительно дядя, обгладывая косточку. – Что же вы скажете? – Да ничего. Я слушаю, что ты говоришь. – Выслушайте хоть раз в жизни внимательно: я пришёл за делом, я хочу успокоиться, раз-решить миллион мучительных вопросов, которые волнуют меня… я растерялся… не помню сам себя, помогите мне… – Изволь, я к твоим услугам; скажи только, что нужно… я даже готов деньгами… если только не на пустяки… – Пустяки! нет, не пустяки, когда, может быть, через несколько часов меня не станет на свете, или я сделаюсь убийцей… а вы смеётесь, хладнокровно ужинаете. – Прошу покорно! сам, я думаю, наужинался, а другой не ужинай! – Я двое суток не знаю, что такое есть. – О, это в самом деле что-нибудь важное? – Скажите одно слово: окажете ли вы мне величайшую услугу? – Какую? – Согласитесь ли вы быть моим свидетелем?.. – Котлеты совсем холодные! – заметил Пётр Иваныч с неудовольствием, отодвигая от себя блюдо. – Вы смеётесь, дядюшка? – Сам посуди, как слушать серьёзно такой вздор: зовёт в секунданты! – Что же вы? – Разумеется, что: не пойду. – Хорошо; найдётся другой, посторонний, кто примет участие в моей горькой обиде. Вы только возьмите на себя труд поговорить с графом, узнать условия… – Не могу: у меня язык не поворотится предложить ему такую глупость. – Так прощайте! – сказал Александр, взяв шляпу. – Что! уж ты идёшь? вина не хочешь выпить?.. Александр пошёл было к дверям, но у дверей сел на стул в величайшем унынии. – К кому пойти, в ком искать участия?.. – сказал он тихо. – Послушай, Александр! – начал Пётр Иваныч, отирая салфеткой рот и подвигая к племян-нику кресло, – я вижу, что с тобой точно надо поговорить не шутя. Поговорим же. Ты пришёл ко мне за помощью: я помогу тебе, только иначе, нежели как ты думаешь, и с уговором – слушаться. Не зови никого в свидетели: проку не будет. Из пустяков сделаешь историю, она разнесётся везде, тебя осмеют или, ещё хуже, сделают неприятность. Никто не пойдёт, а если наконец найдётся какой-нибудь сумасшедший, так всё напрасно: граф не станет драться; я его знаю. – Не станет! так в нём нет ни капли благородства! – с злостью заметил Александр, – я не полагал, чтоб он был низок до такой степени! – Он не низок, а только умён. – Так, по вашему мнению, я глуп? – Н… нет, влюблён, – сказал Пётр Иваныч с расстановкой. – Если вы, дядюшка, намерены объяснять мне бессмысленность дуэли как предрассудка, то я предупреждаю вас – это напрасный труд: я останусь твёрд. – Нет: это уж давно доказано, что драться – глупость вообще; да все дерутся; мало ли ослов? их не вразумишь. |
