|
Я хочу только доказать, что тебе именно драться не следует. – Любопытно, как вы убедите меня. – Вот послушай. Скажи-ка, ты на кого особенно сердит: на графа или на неё… как её… Анюта, что ли? – Я его ненавижу, её презираю, – сказал Александр. – Начнём с графа: положим, он примет твой вызов, положим даже, что ты найдёшь дурака свидетеля – что ж из этого? Граф убьёт тебя, как муху, а после над тобой же все будут смеяться; хорошо мщение! А ты ведь не этого хочешь: тебе бы вон хотелось истребить графа. – Неизвестно, кто кого убьёт, – сказал Александр. – Наверное он тебя. Ты ведь, кажется, вовсе стрелять не умеешь, а по правилам первый вы-стрел – его. – Тут решит божий суд. – Ну, так воля твоя, – он решит в его пользу. Граф, говорят, в пятнадцати шагах пулю в пу-лю так и сажает, а для тебя, как нарочно, и промахнётся! Положим даже, что суд божий и попу-стил бы такую неловкость и несправедливость: ты бы как-нибудь ненарочно и убил его – что ж толку? разве ты этим воротил бы любовь красавицы? Нет, она бы тебя возненавидела, да притом тебя бы отдали в солдаты… А главное, ты бы на другой же день стал рвать на себе волосы с от-чаяния и тотчас охладел бы к своей возлюбленной… Александр презрительно пожал плечами. – Вы так ловко рассуждаете об этом, дядюшка, – сказал он, – рассудите же, что мне делать в моём положении? – Ничего! оставить дело так: оно уже испорчено. – Оставить счастье в его руках, оставить его гордым обладателем… о! может ли остановить меня какая-нибудь угроза? Вы не знаете моих мучений! вы не любили никогда, если думали помешать мне этой холодной моралью… в ваших жилах течёт молоко, а не кровь… – Полно дичь пороть, Александр! мало ли на свете таких, как твоя – Марья или Софья, что ли, как её? – Её зовут Надеждой. – Надежда? а какая же Софья? – Софья… это в деревне, – сказал Александр нехотя. – Видишь ли? – продолжал дядя, – там Софья, тут Надежда, в другом месте Марья. Сердце – преглубокий колодезь: долго не дощупаешься дна. Оно любит до старости… – Нет, сердце любит однажды… – И ты повторяешь слышанное от других! Сердце любит до тех пор, пока не истратит своих сил. Оно живёт своею жизнию и так же, как и всё в человеке, имеет свою молодость и старость. Не удалась одна любовь, оно только замирает, молчит до другой; в другой помешали, разлучили – способность любить опять останется неупотребленной до третьего, до четвёртого раза, до тех пор, пока, наконец, сердце не положит всех сил своих в одной какой-нибудь счастливой встрече, где ничто не мешает, а потом медленно и постепенно охладеет. Иным любовь удалась с первого раза, вот они и кричат, что можно любить только однажды. Пока человек не стар, здоров… – Вы всё, дядюшка, говорите о молодости, следовательно о материальной любви… – О молодости говорю, потому что старческая любовь есть ошибка, уродливость. И что за материальная любовь? Такой любви нет, или это не любовь, так точно, как нет одной идеальной. В любви равно участвуют и душа и тело; в противном случае любовь неполна: мы не духи и не звери. Сам же говоришь: «Течёт в жилах молоко, а не кровь». Ну, так вот видишь ли: с одной стороны, возьми кровь в жилах – это материальное, с другой – самолюбие, привычку – это ду-ховное; вот тебе и любовь! На чём я остановился… да! в солдаты; кроме того, после этой исто-рии красавица тебя на глаза к себе не пустит. Ты по-пустому повредил бы и ей, и себе – видишь ли? Надеюсь, этот вопрос мы с одной стороны обработали окончательно. Теперь… Пётр Иваныч налил себе вина и выпил. – Экой болван! – сказал он, – подал холодный лафит. |
