|
Человек, сверх того, ещё и гражданин, имеет какое-нибудь звание, занятие – писатель, что ли, помещик, солдат, чиновник, заводчик… А у тебя всё это заслоняет любовь да дружба… что за Аркадия! Начитался романов, наслушался своей тётушки там, в глуши, и приехал с этими понятиями сюда. Выдумал ещё – благородную страсть! – Да, благородную! – Полно, пожалуйста! разве есть благородные страсти! – Как? – Да так. Ведь страсть значит, когда чувство, влечение, привязанность или что-нибудь та-кое – достигло до той степени, где уж перестаёт действовать рассудок? Ну, что ж тут благород-ного? я не понимаю; одно сумасшествие – это не по-человечески. Да и зачем ты берёшь одну только сторону медали? я говорю про любовь – ты возьми и другую и увидишь, что любовь не дурная вещь. Вспомни-ка счастливые минуты: ты мне уши прожужжал… – О, не напоминайте, не напоминайте! – говорил Александр, махая рукой, – вам хорошо так рассуждать, потому что вы уверены в любимой вами женщине; я бы желал посмотреть, что бы вы сделали на моём месте?.. – Что бы сделал?.. поехал бы рассеяться… на завод. Не хочешь ли завтра? – Нет, мы с вами никогда не сойдёмся, – печально произнёс Александр, – ваш взгляд на жизнь не успокаивает, а отталкивает меня от неё. Мне грустно, на душу веет холод. До сих пор любовь спасала меня от этого холода; её нет – и в сердце теперь тоска; мне страшно, скучно… – Займись делом. – Всё это правда, дядюшка: вы и подобные вам могут рассуждать так. Вы от природы чело-век холодный… с душой, неспособной к волнениям… – А ты воображаешь, что ты с могучей душой? Вчера от радости был на седьмом небе, а чуть немного того… так и не умеешь перенести горя. – Пар, пар! – слабо, едва защищаясь, говорил Александр, – вы мыслите, чувствуете и гово-рите, точно как паровоз катится по рельсам: ровно, гладко, покойно. – Надеюсь, это не дурно: лучше, чем выскочить из колеи, бухнуть в ров, как ты теперь, и не уметь встать на ноги. Пар! пар! да пар-то, вот видишь, делает человеку честь. В этой выдумке присутствует начало, которое нас с тобой делает людьми, а умереть с горя может и животное. Были примеры, что собаки умирали на могиле господ своих или задыхались от радости после долгой разлуку. Что ж это за заслуга? А ты думал: ты особое существо, высшего разряда, не-обыкновенный человек… Пётр Иваныч взглянул на племянника и вдруг остановился. – Что это? ты, никак, плачешь? – спросил он, и лицо его потемнело, то есть он покраснел. Александр молчал. Последние доказательства совсем сбили его с ног. Возражать было не-чего, но он находился под влиянием господствовавшего в нём чувства. Он вспомнил об утраченном счастье, о том, что теперь другой… И слёзы градом потекли по щекам его. – Ай, ай, ай! стыдись! – сказал Пётр Иваныч, – и ты мужчина! плачь, ради бога, не при мне! – Дядюшка! Вспомните о летах вашей молодости, – всхлипывая, говорил Александр, – ужели вы покойно и равнодушно могли бы перенести самое горькое оскорбление, какое только судьба посылает человеку? Жить полтора года такою полною жизнию и вдруг – нет ничего! пу-стота… После этой искренности хитрость, скрытность, холодность – ко мне! Боже! есть ли ещё мука сильнее? Легко сказать про другого «изменили», а испытать?.. Как она переменилась! как стала наряжаться для графа! Бывало, приеду, она бледнеет, едва может говорить… лжёт… о нет… Тут слёзы хлынули сильнее. – Если б мне осталось утешение, – продолжал он, – что я потерял её по обстоятельствам, если б неволя принудила её… пусть бы даже умерла – и тогда легче было бы перенести… а то нет, нет… другой! это ужасно, невыносимо! И нет средств вырвать её у похитителя: вы обезору-жили меня… что мне делать? научите же! Мне душно, больно… тоска, мука! я умру… застре-люсь… Он облокотился на стол, закрыл голову руками и громко зарыдал… Пётр Иваныч растерялся. |
