Онапододвинулакдиванужурнальныйстоликиотправиласьнакухню. Вернуласьминутчерезпятьстарелкойсалатаитремябутербродамиссыройиветчиной. Стенинпринялсязаеду. Пелагеякакое-товремягляделананегозадумчиво, затем, словновспомнивокаком-товажномделе, быстропокинулагостиную.

Доедаявторойбутерброд, Стенинпосмотрелвокно, закоторымшёлснег. Нынешнееутробылопервымзанескольколет, когдаоннепокормилптиц. Итакдосадноемувдругстало, идажеотрубленныйпалецнафонеэтогопоказалсяпустяком. Всего-тоненасыпалвкормушкикорма, аощущениебыло, словнонарушилзакон, являющийсяосновойвсехоснов. Итолькосейчасоносознал, какдорогиемубылипривычные, ставшиесродниритуалам, дела: кормлениептиц, уборкатерритории, созданиекормушек. Теперьонлишилсявсегоэтогоичувствовалсебяопустошённым.

Глава 12

ГрустныеразмышленияСтенинанарушилавошедшаявгостинуюПелагея. Емухватилоодноговзгляда, чтобыпонять: внейтеперьглавенствуеттёмнаяполовина. Зловернулось. Этобылоявственновиднопоглазамдевчонки, пообострившимсячертамлица, пожестокойулыбкеи...поотрубленномупальцу, которыйвиселнаверёвкеунеёнашее, будтокакой-тодемоническийамулет.

— Авотия! —улыбкаПелагеисталашире.

ПоспинеСтенинапробежалхолодок. Емувспомнилиськлоуны, которыесословами: «Авотия!»появлялисьнааренецирка. Ихохотали. Онивсегдадебильнохохотали. Онтерпетьнемогклоунов.

ОднакоПелагеяхохотатьнестала. Онапродемонстрировалапалецнаверёвке.

— Кактебе, а? Неслишкомсолидно, всегоодинтрофей, новедьэтотольконачало. Знаешь, какговорится: главное—начать!

УСтенинасоздалосьощущение, чтоонавыдавливаетизсебявсюэтусловеснуюмерзостьтолькопооднойпричине—чтобызадетьего, чтобышокировать. Иемувсвоюочередьхотелосьсказатьчто-нибудьколкое, новголовуничегопутногонеприходило.

Пелагеяподошлаккамину, долгогляделанатлеющиеугли, потомпромолвила:

— Огоньпогас. Этонедело. Недело, правда, полковник? Еслиестькамин, тоогоньвнёмдолженвовсюполыхать. Воттолько...нехочетсятудабросатьполенья. Этоскучно. Ноуменяестькое-какаяидейка на этот счёт. Какпомне, идейказамечательная.

ВэтомСтенинсильносомневался, ионподозревал, чтовскоромвремениемупредстоитсноваиспытатьболь. И, судяпоинтересутёмнойполовиныПепыккамину, больэтанавернякабудетвызванаогнём. Возможноликтакомуморальноподготовиться? Оннебылуверен, норешилпостараться.

Пелагеяповернуласьилукавоемуподмигнула.

— Апойду-каяпрогуляюсь. Наулицесейчасхорошо, снежок, морозец. Денёкпросточудесный, — тяжёлойпоходкойонапересеклагостинуюи, преждечемзайтивкоридор, оглянуласьисказалавесело: — Нешалитутбезменя, полковник.

Стениноткинулсянаспинкудивана. Мыслипутались, рассудокзаволакивалострахом, гостинаясобственногодомаемупоказаласьтюремнойкамеройиглавнымтюремщикомбылоегобессилие. Онслышал, каквприхожей, что-тонапевая, обуваласьПелагея, слышал, какпотомхлопнулавходнаядверь. Чтодевчонказадумала, начертапопёрласьнаулицу?

Наулицу! Оставивегоодного! Аведьдверьможнозаперетьсвнутреннейстороны. ЭтамысльвзбудоражилаСтенина. Онрассудил, чтовыломатьзамокПепанаврядлисможет, ивлезтьвпредварительноразбитоеокноейбудетзатруднительно, учитываяеёгрузнуюкомплекцию. Онпонимал, чтоэтимивыводамистараетсяприниматьжелаемоезадействительное, ноемунеобходимобылохотьначто-тонадеяться. Простосидетьнадиванеидожидатьсясвоейучасти—этоневыносимо. Воттолькохватилобысилдобратьсядоприхожей, причём, сделатьэтонужнокакможноскорее. Инаэтотразможнонаплеватьнагордость, надобудет—поползёт!

Используяжурнальныйстолик, какопору, онподнялсясдивана. Вголовепомутнело, сердцезаколотилось. Выругался: проклятье! Ещёнехваталосновасознаниепотерять! Сделалглубокийвдох, выдохидвинулсякдверномупроёму. Одиншаг, второй, третий...Емувспомнилось, чтовюностионмечталстатьальпинистом, хотелпокоритьЭверест. Нучтож, сегодняЭверестомдлянегостанетприхожаясобственногодома.