— Амненебольно, полковник! Тысделалейбольно, анемне!

Инанеслаударвживот.

УСтенинаперехватилодыхание, передглазамивсёзакружилосьивэтойкруговертиемувиделисьчёрныепятна, похожиенаворон. Мелькнуламысль, чтоегоужедосталиэтиптицы, апотомвсемыслипревратилисьвкакие-торваныеклочья. Будтонаходясьвбредовомсне, онощутилдвижениеиэтодлилось, какемупоказалось, едвалинецелуювечность. Пришёлвсебяоноттого, чтокто-тохлесталладоньюпоеголицу. Услышалголос:

— Неотрубайся, полковник! Наменясмотри! Смотринаменя!

Зрениепришловнорму, ионувиделПепу. Итакаявдругненавистьнакатила, чторукисамисобойпотянулись, чтобывцепитьсядевчонкевгорло. Онаотшатнулась, осклабилась.

— Отлично! Долгожетывсебяприходил, яужизаскучатьуспел. Совсемтыхлипкийстал.

Стенинхотелейответитьсериейматерныхслов, ноизглоткивырвалисьхриплыенепонятныезвуки.

— Ух, какойгрозный! —хихикнулаПепа, погрозивемупальцем. —Будьтвояволя, тысейчасгрохнулбыменя, незадумываясь, верно? Вотпредставь, чтоутебяврукепистолет. Тынаставляешьстволнаменя, нажимаешьна...Стоп! Утебяжебольшенетуказательногопальца. Нудаладно, этонекритично. Допустим, тыдержишьпистолетвлевойруке. Тынажимаешьнаспусковойкрючок. Ба-бах! Икогожеубиваешь, а? Неменя, полковник, неменя! Тыубиваешьмоюдочурку. Апотомвсемрассказываешь, чтоэтобыласамооборона. Икакобычно, тебевсеверят.

Стенинусталонепосебе. Оносознал, чтодействительно, окажисьвегорукепистолет, могбынесовладатьсосвоейзлостьюипристрелитьдевчонку. Ида, потомемуничегонеостанется, какоправдыватьэтоубийствосамообороной. Впрочем, этоибылабысамооборона, нопотомчувствовиныпопростууничтожилобыего.

— Нудаладно, — Пепамахнуларукой. —Давайнебудемогрустном. Вернёмсякмоейзамечательнойзадумке. Яведьнаулицунесвежимвоздухомдышатьходил, ивернулсянеспустымируками! —онауказалапальцемвуголгостиной. —Гляди, чтояпритащил.

Стенинприподнялголову. Глазаслезилисьиничеготолкомрассмотретьнеудалось.

— Ахда, тебеженеудобно, — спохватиласьПепа, демонстрируянаиграннуюзаботу. —Сейчасятебепомогу. Сейчас...

ОнаобошлаСтенина, просунулаладониемуподмышки, развернулаиприслониласпинойкдивану. Отдышаласьипроизнесла:

— Воттеперь—порядок. Воттеперьтебеудобнобудетсмотреть, какяуничтожаютвоитворения.

Стенинувиделвуглуптичьикормушки. Похоже, Пелагеяпринеслаихвседоединой, всепятьдесятшестьштук.

Онаподошлакокну, плотнозадёрнулашторы, игостинаяпогрузиласьвполумрак. Затемвзяладвекормушки, бросилаихвкарминнаедвамерцающиеугли. Спросила:

— Чточувствуешь, Стенин? Тяжконадуше?

— Еслитыдумаешь, чтопричинишьмнеболь, спаливэтиподелки, тоошибаешься.

Пепавынулаизнишимеждуполенницейикаминомбутылочкусжидкостьюдлярозжига, открутилакрышку, брызнулагорючейсмесьюнаугли. Огоньвспыхнул, принялсяпожиратькормушки—пожиратьвесело, жадно, словнопослебезвкуснойпищиемунаконец-тодалинастоящийделикатес.

— Тыврёшь, полковник, — улыбнуласьПелагея. —Конечноже, врёшь, — онавзялаещётрикормушкиибросилаихвкамин. —Тебебольносмотретьнаэто.

Стенинкакмогстаралсяудерживатьналицеравнодушноевыражение, иэтодавалосьнелегко, потомучтодевчонкабылаправа: емутяжело было глядеть, каксгораютподелки. Каждаяизэтихкормушек, словночастичкаегожизни. Вотпламяохватилокормушкуввидепиратскогосундука, авотввидечайника...Онотличнопомнилтеощущения, скоторымиихсоздавал, помнил, какаявэтовремябылапогодазаокнами. Кормушкигорели, ввместеснимиивнёмсамомчто-тосгорало — то, чтоуженельзябудетвернуть. ТёмнаяличностьПепыотличнознала, какзаставитьегострадать, ионмогхотьтысячуразсовратьей, чтоемувсёравно, нолегчеотэтогонестанет.