Уличный алкаш – районная знаменитость – бьет ногами прохожих, сквернословит, блюет на виду сотен равнодушных, испуганных, возмущенных, таких подлых в своей обывательской беспомощности. Отовсюду сакраментальное, злобное: «Куда смотрит милиция?!», а милиция – это я. «Задержитесь, гражданин!..» И вот оторван погон, рукавом размазан плевок по лицу, и катится фуражка на проезжую часть под хохот повеселевших прохожих: «Вань, Вань, гляди, мусора по харе!.. Го‑го‑го!!.»

«Начальнику РОВД…

Я, Кабанов Ю. Д., возвращался с обеда на работу. Состояние подвыпитости признаю, но никого не трогал, ничему свидетелев нету, а потому свое избиение сержантом Столешником считаю незаконным и попрошу осудить поступок и ношение формы…»

Бред ли, сон ли, воспоминания – все время о плохом. Тень Рахимова (говорят, он уже подполковник!) будет нависать надо мной вечно, повсюду: в институте, куда приходят анонимки; в баре, где я боюсь вышибить кого‑нибудь не того; в Танькином КБ (ее, сестру‑то, за что?!). Отсекают друзей, хоть таких и не жалко; месяц за месяцем, год за годом отсекают жизнь; отсекают путь в сборную, уважение соседей, возможность трудоустроиться, зарабатывать, желание жить в столице; преследуют по пятам… Да будь оно все неладно – работа, жена, квартира, лживая мораль! Чего ты хочешь от меня, Рахимов?! Я же знаю, что это твоих  рук дело, твоего  недалекого, подлого ума, дело твоей  мафии, твоих  подручных в погонах, но я давно оставил тебя в покое, оставь и ты меня! Ты уже и так достаточно отнял – от колье Найденовой до веры в справедливость… «Убью его, убью!»

«Посадят, дурак! Оттуда не выйдешь – он и там…»

«Все равно убью, пусть судят. Одной гнидой на Земле…» Капитан Рахимов улыбается за рулем «жигулей», прет на меня – скорость сто двадцать! – я бросаюсь в переулок, но оттуда – самосвал на полном газу, рев, сигнал, в кабине… он же, майор Рахимов (сколько их?)… Прыгаю на капот, переворачиваюсь в воздухе и, чудом уцелев, бегу по пустынному проспекту навстречу тупорылой «татре». Ее ведет подполковник  Рахимов, хохоча от предвкушения смертоносного удара… Удается броситься в просвет, пролежать между колесами, но из коляски милицейского мотоцикла некто черный в маске и генеральских  погонах, с восточными рахимовскими усиками, привстав, режет пространство трескучей автоматной очередью. Боли нет, только на желтом фасаде здания – брызги крови крест‑накрест: это моя кровь. Я падаю на спину, отдавая бесчувственное тело на растерзание колесам, барахтаюсь на асфальте под сатанинский хохот многоликого и вездесущего, как человеческая тень, наместника ада…

Где тут сон, где явь, где воспоминания? Приступ сраженного непосильной работой мозга: «Ма‑а‑а…»

– …Ма‑а‑а!..

В кабинете царил полумрак. Свет прикрытой полотенцем настольной лампы падал на лицо Валерии. Она сидела в кресле‑качалке, положив на колени журнал, и встревоженно глядела на меня: видимо, я кричал во сне.

– Привет, – улыбнулась как ни в чем не бывало. – Ну, как?

В ответ я показал большой палец.

– Угораздило же вас… Ничего, Хобот по травам большой спец, скоро полегчает.

– Мне уже легче, – выговорил я.

В самом деле, лихорадка прошла, простыня подо мной пропиталась потом, только слабость и сиплое дыхание напоминали о болезни.

– Они похитили моего племянника в Москве, – сообщил я, оправдывая самовольное возвращение в дом Хобота.