— Вы только не медлите, ваше благородие, — поторапливает Гарбуза… — Не ровен час…

Но такие дела они умеют делать без промедления. Все делается быстро, точно и аккуратно.

— Ваше благородие…

Гарбуза держит за повод лошадь Кияшко.

— А тех, что стреляли, не видно?

— Говорят, залегли в канаве.

— Проскочим?

Гарбуза скалит зубы.

— Ничего, ваше благородие, проскочим!

…А Славка тем временем бежал. Бежал мимо кустов сирени, мимо берез на обочинах, мимо просветов в листве. И вдруг он почувствовал, что задыхается, что не может больше бежать, ноги налились свинцом, еле отдирает от земли…

Он сразу понял, что это такое, не почувствовал, а понял, вполне сознательно ощутил — страх. «Я боюсь. Мне не хочется умирать. И маме не хочется. Но она согласна умереть, лишь бы я продолжал жить. А я не смогу жить, если мама умрет из-за меня. Поэтому лучше мне умереть. Хотя это очень страшно. Не видеть неба, не видеть деревьев, не видеть маму. Ничего не видеть».

Он перестал бежать и пошел шагом. Шел, раздумывая обо всем этом, не останавливаясь ни на секунду. Он даже не знает, чего стоит его смерть, ошибся Быстров или не ошибся, стоило ли рисковать жизнью или не стоило, цена карты никогда не откроется ему, через час его казнят.

Мама, конечно, не захочет, чтобы он умер, поэтому нужно сразу поговорить с Шишмаревым, вы мужчина, вы офицер, у вас тоже есть мать… А если у него нет матери? Если она только была? Тогда он ничего и не почувствует…

Вот почта! Кто-то стоит меж грядок капусты и смотрит. Почтмейстерша. Она же комическая старуха из драмкружка. Привет, Анна Васильевна!

— Славушка!

Она кричит. В ее глазах ужас. Она все знает. Он машет ей рукой. Он тоже все уже знает.

Дорожка через капустное поле. Больше уже не придется ему грызть кочерыжки!

Канава…

Вот и волисполком. Но за окнами никого. Его никто не видит. Прямо перед ним буква «П». Серое деревянное «П». Вот как это выглядит. И что-то висит…

Боже мой, да ведь это же Федосей!

Серый, растрепанный, тихий…

И рядом никого. Он перебегает площадь. Сад. Ограда. Через нее вчера прыгал Саплин. Дом. Крыльцо. Галерея. Сени. Передняя. Зала…

Никого!

Бежит на кухню. Там Павел Федорович. Петька. Нюрка. Надежда. Нет только мамы и Федосея.

Павел Федорович глядит на него.

— Прибыли? Очень приятно. Где это вы пропадали?

Он даже не издевается, он просто не знает, что сказать.

— Где мама?!

Все смотрят на Славку.

Из его горла вырывается истерический крик:

— Где мама?!

— Нет мамы, — спокойно говорит Павел Федорович.

— Петя, где мама?!

— Быстров ее спас, — захлебываясь, почти кричит Петька. — Спас и увез куда-то.

Славка чувствует полное изнеможение.

— Я пойду.

— Куда?

— На сеновал. Посплю.

— Вот и ладно, — облегченно говорит Павел Федорович. — Ночь-то небось пропрыгал, возьми тулуп, будто тебя тут и нету.

16

Кто-то дергал его за ногу…

— Слава! Слав… За тобой Григорий…

Это Петя!

— Какой Григорий?

— Как какой? Исполкомовский!

— А что ему?

— Быстров прислал.

Сонная истома соскользнула, как ящерица.

— Что ж ты не говоришь?

Прыгнул вниз, опережая Петю.