|
Отчего же они хоть здесь не уцелели, эти промыслы, в этой тиши, где еще так мало промышленности, где так хорошо знают и чувствуют дерево? Сожаление мое стало еще острее, когда из последующих стендов я узнал, что всего полсотни лет назад Тотьму называли русским Нюрнбергом, городом мастеров-игрушечников. Оказывается, под непосредственным влиянием абрамцевской столярной и керамической художественной мастерской Мамонтовых, где преподавала Е. Д. Поленова, в Тотьме на рубеже века была открыта великолепная Петровская художественно-промышленная школа с четырехгодичным мужским и женским отделением, со своим музеем. Здесь делали плоские и объемные игрушки из папье-маше и дерева, одно время выпускали много сатирических игрушек-карикатур. Тотемские игрушки получили в свое время высшую награду — «Гран-при» на Всемирной выставке в Льеже. Где все это теперь? Слабый след тотемского искусства уцелел только на стендах музея. Мне захотелось вернуться в партком и спросить Николая Ивановича, почему бы не возродить удивительный промысел, пока еще жива о нем память, живы мастера и традиции. Но, взглянув на часы, я понял, что партком закрыт и все ушли домой. Мне тоже пора было возвращаться в номер, будить Саню. Надо добираться на какой-то плоскодонной барже до Нюксеницы, а там пересадка. Бедный Саня, как же он, человек из Риги, будет маяться ночью без каюты. Выяснилось, впрочем, что Саня и не думает маяться.
Придя домой, я увидел, что он о чем-то весело толкует с нашим соседом по номеру. Сосед оказался высоким, красивым парнем, стройным, подтянутым, одетым с такой безупречной аккуратностью и таким шиком, что стало сразу ясно: человек этот слишком хорош для нашей грешной земли и попал на нее только мимоходом; так оно обычно и бывает, чаще всего безукоризненные эти джентльмены — штурманы дальнего плавания или летчики. Моря около Тотьмы не было, и двадцатилетний Володя Михайлов оказался летчиком. — Знакомься, — сказал Саня, — мой личный пилот товарищ Михайлов. Он из Ленинграда, это тоже культурный город. Володя Михайлов летает по всей области, а сейчас обслуживает здешние леса, помогает стеречь их. В жаркую и сухую погоду Володя кружит на своем ЯК-12 над лесами, приглядываясь, нет ли где зловещего дымка лесного пожара. Он изучил здесь все лесные сторожки, на крышах которых огромными цифрами написаны номера. Заметив в лесу что-нибудь подозрительное, Володя снижается над сторожкой и бросает леснику вымпел, а потом летит за подмогой. Самолеты их отряда помогают также сеять лес, бороться с вредителями леса. — В общем бережете зеленого друга, — говорю я и поворачиваюсь к Сане. — А при чем тут «личный пилот», товарищ Макаров? Времена культа фотографов еще… — Нет, правда, — говорит Володя. Оказывается, они с Саней уже обо всем договорились. Погода стоит сырая, и патрульных вылетов у Володи нет. Он совершает иногда рейсы в Великий Устюг. Туда он нас и подбросит. — Ты сможешь догнать свои паромы, а я… не могу же я на этих идиотских баржах, с пересадками. Все агентство «Новости» будет надо мной смеяться. Да, плакало мое путешествие по Сухоне. Боже, зачем я связал свою судьбу с этим человеком? За ужином мне, кажется, удалось убедить Володю, чтобы он летел не очень высоко и держал при этом поближе к Сухоне: все хоть что-нибудь да увижу. Утром мы вылетаем. Нас и правда только трое в маленьком ЯКе. Внизу Сухона: на ней скорлупки-пароходики и спички-бревна. Иногда они сложены в ровные загородочки и река покрыта целой елочкой таких загородок — это боны. А вон сплавные речушки, из которых молем плывет в Сухону лес. Даже отсюда видно, что берега Сухоны становятся выше. Видны красноватые обрывы. И вот уже река течет в каких-то красноватых кратерах. Это знаменитые Опоки. Тут на берегу даже есть где-то деревушка, жители которой издревле занимались проводкой судов. |
