Утром мы вылетаем. Нас и правда только трое в маленьком ЯКе. Внизу Сухона: на ней скорлупки-пароходики и спички-бревна. Иногда они сложены в ровные загородочки и река покрыта целой елочкой таких загородок — это боны. А вон сплавные речушки, из которых молем плывет в Сухону лес. Даже отсюда видно, что берега Сухоны становятся выше. Видны красноватые обрывы. И вот уже река течет в каких-то красноватых кратерах. Это знаменитые Опоки. Тут на берегу даже есть где-то деревушка, жители которой издревле занимались проводкой судов. Коллеги. Небось тут и сейчас живы какие-нибудь деды перегонщики. Володя дает мне карту, и я определяю, где мы летим.

— Молодец, — говорит Володя, — будешь стараться — дослужишься до штурмана.

Нет, ни до чего я не дослужусь. Мне больше не хочется смотреть вниз. Меня так укачало, что небо кажется мне с овчинку. А Саня мирно спит на заднем сиденье. Наконец-то Великий Устюг. Даже не пойму, как я сюда добрался — со щитом или на щите. А Володя встретил на аэродроме друга.

— А, Михалыч, — радостно хлопает его по спине толстощекий румяный парень в штурманской куртке.

— Это Гера Горшков, тоже лес охраняет, — знакомит нас Володя.

Ребята уходят, а мы отправляемся в долгожданный, знаменитый и некогда великий Устюг.

Еще как-то лет десять назад у ювелирного прилавка в московском ГУМе я увидел долговязого англичанина в мохнатой русской шапке. В руках он вертел небольшой серебряный браслетик, который и протянул мне, когда я подошел к прилавку:

— Фасинэйтинг! Поразительно! — сказал он с восхищением. На полоске браслета чернел силуэт какого-то удивительного очень древнего и очень русского города. На высоком берегу реки стройной и легкой шеренгой протянулись старинные особняки, склады и древние храмы. Легкие колокольни подпирали шпилями нависшие над берегом тяжелые северные облака, а кресты, венчающие купола редкостных пропорций, были словно притянуты к грешной земле цепями, похожими на якорь-цепь.

Я тоже долго вертел браслетик в руках, и молоденькая продавщица, красивая и мудрая не по годам гумовская девчонка, уже понявшая, что я не из тех, кто покупает серебряные браслеты, отнеслась к этому занятию вполне снисходительно.

— Великий Устюг, — сказала она. — Город такой на Севере. Там сохранилось старинное искусство чернения по серебру…

— О, Устьюг, — сказал англичанин, ломая язык о непривычное название и не подозревая при этом, как близок он к изначальному названию города: Усть-Юг, город в устье Юга. Правда, тогда и я не знал этого, однако побывать в Великом Устюге мне захотелось еще тогда.

И вот теперь в солнечный полдень мы попали на главную улицу Великого Устюга. Как ни странно, она почему-то напомнила нам о юге: чистенькая зеленая улица, белые домики, веселое солнце, много молодежи. Оказалось, что Устюг — город учащихся: здесь полным-полно всяких техникумов, училищ, курсов и просто школ-десятилеток.

Повернув в переулок к гостинице, мы увидели великолепный архитектурный ансамбль XVII века — россыпь красивых каменных церквей, которыми славен был этот богатый северный город. Устюг возник в самом начале XIII века в устье Малой Двины у слияния Сухоны и Юга, на гористом берегу, откуда далеко глядели сторожевые его посты, отчего и город тогда назывался Гледень. Но Сухона разливалась, подмывала берег, и жители переселились на теперешнее место. Великий Устюг был тогда мощной военной крепостью, а к XVI веку, утратив значение как крепость, он стал торговым городом на пути от Холмогор, а потом и Архангельска к Москве. Устюг торговал сибирской мягкой рухлядью — богатейшими сибирскими мехами: бобрами и горностаями, соболями и лисицами, белками и песцами, куницами и росомахами. Сюда же везли кожи да холст, хлеб, сукно, сбрую, овчинные кафтаны, полотняные и холщовые рубахи, овощи, мед и воск из Вологды, Галича и Юрьевца, персидские ткани и ковры, рожь, горох щетину и сало, щепу и орехи, яйца и рыбу, тюленье и коровье сало, слюду и изделия из моржовой кости, семгу, осетрину, омуля, нельму, оленину, песцов, пух, морошку, соль и серебро.