И вот скрылась из виду Лименда, снова потянулись пустынные берега Вычегды, проплыли мимо старинные соборы Сольвычегодска. Ничто не предвещало приближения Коряжмы, и берега еще дремали в закатной тишине, когда с бортом нашего теплохода вдруг поравнялся шумный речной трамвайчик, облепленный народом. Здесь были совсем молодые парни в светлых непромокаемых куртках, девчата в рабочих брючках на три четверти или в юбках колоколом, в беретах со значками или пестрых платках. Одни из них кричали что-то нашим пассажирам — должно быть, смешное, потому что сами смеялись при этом; другие пели; а с задней палубы время от времени прорывалось рявканье аккордеона.

— В Коряжму едут, — сказал мне пожилой речник, взглянув на уходящий трамвайчик с какой-то смутной завистью. — Город молодежи.

— А где же он?

— Да вон. Уже кабель-краны видны.

На берегу и правда маячили какие-то гигантские ворота, но, что там за ними, мы пока рассмотреть не могли.

От пристани мы поднялись в гору и, миновав деревянные двухэтажные дома и приземистые бараки, какие ставят для себя строители, вышли на широкую площадь. Перспектива застроенного высокими домами проспекта уводила вдаль, но здесь же неподалеку боковая улица упиралась в сосняк, и там, рядом с макушками деревьев, на фоне белесого вечернего неба темнели стрелы кранов. Поселок продолжал строиться.

Мы долго еще не могли уснуть в номере своей комфортабельной гостиницы. Во-первых, за окошком никак не темнело, а во-вторых, до нас сразу с двух сторон, от реки и еще откуда-то из лесу, доносились задорные всхлипы двух эстрадных оркестров.

«Ну и ну, — думал я, поглядывая на часы. — Уже час ночи, а они все отплясывают. И никто не разгоняет. Правда, какой-то молодежный город».

С утра мы толклись в коридоре управления Котласского целлюлозно-бумажного комбината (комбинат называется Котласским, хотя от Коряжмы до Котласа добрых сорок километров).

Потом появился с пропусками наш провожатый, председатель профкома, и мы с ним решили начинать осмотр с лесобиржи — «от бревна».

На бирже нам вспомнилось самое начало начал — лесные делянки, жужжание бензопил и треск падающего дерева… И вот здесь наконец неторопливые, своевольные бревна попадали в лапы огромным и безжалостным гигантам.

Мощный кран хватает застропленный тридцатитонный пучок бревен и тащит его в бассейн, а в стеклянной крановой тележке хрупкая девчонка, поднимающая эти тридцать тонн, машет нам рукой.

Дальше бревна попадают на ленточные транспортеры, в гидролотки и в конце концов во вращающийся ад огромных окорочных барабанов, где с них сдирают кору. Комбинатская лесобиржа занимает площадь больше ста гектаров. Здесь все сделано с размахом и блеском.

Через один такой окорочный узел за сутки проходит одиннадцать с половиной тысяч кубометров древесины. Прожорливый узел…

Гигантский кабель-кран, расставивший ноги на полукилометровую ширину, укладывает пучки бревен в штабеля. Им тоже заправляет девчонка, двадцатилетняя Валя Курлакова.

В древесно-подготовительном бревна вползают под гильотины круглых пил, потом мощные рубительные машины мельчат в щепки то, что остается от бревна. Щепа ползет по скребковому конвейеру, попадает в сортировку, а потом и в варку.

— Вот так, — усмехнулся наш провожатый, — лес рубят — щепки идут в производство…

Главный процесс был сокрыт от нас в гигантских баках и турмах. Именно здесь в кислоте вываривается щепа, разрушается древесина, а из древесного волокна получается вискозная целлюлоза.