За Белухой мы снова вошли во льды. Снова стали петлять по черным разводьям, уклоняясь от льдин, у которых угрожающе зеленела мощная подводная часть. Но уйти не удается: мы задеваем льдины боками, иногда даже налезаем на них и таскаем их под форштевнем. Капитан то и дело выскакивает на мостик и бежит на корму посмотреть, не забилась ли в насадку льдина, а то «полетит» винт. Льдины вылезают из-под корпуса в ссадинах, в черных и красных пятнах. Капитан отобрал у меня руль и теперь сам маневрирует между льдами.

Мы замедляем ход до самого малого, работаем одной машиной, даем задний ход. Скрежет железа, трущегося о льды, удары в скулу… Как там держится корпус?

Льдины стали сиреневыми, на черных разводьях появились багровые отблески — светает. В облаках встает багровое солнце. По правому борту прошел остров Ударник. И вдруг впереди между льдинами показалась черная голова нерпы. Так странно видеть живое существо, спокойно и, словно бы распарившись, плавающее в ледяной воде среди льдов этой белой пустыни. Издали кажется, что там в воде какая-то девушка с черными распущенными волосами. Она ни разу не обернулась и не обращает никакого внимания ни на неповоротливые скрежещущие железные чудища — белые, черные, красные, ни на нас, двуногих покорителей Арктики.

В полдень против острова Правды льды снова начинают лупить по корпусу. Потом примерно около часа мы идем по чистой воде, а потом снова — крупнобитые льды. За полсуток мы прошли миль пятьдесят. Говорят, это еще много.

Вот так, по рассказам, наши и ползают во льдах по полмесяца. А перед этим стоят полмесяца, «ждут обстановки». Пресная вода подходит к концу, все на свете успевает осточертеть. Льды бьют по обшивке. А потом — ледяная вода, цементные ящики, стынущие на морозе помпы.

Эти рассказы я вспоминаю, стоя с капитаном на вахте. Он опять сам на руле, никому сейчас не доверяет. А мы с Женей мерзнем в телогрейках: красноярские строители забыли провести в рубку отопление.

Не пошел бы только ветер с севера, а то начнется сжатие льдов. Тогда что там наши речные коробочки, эти льды морские транспорты давят и даже ледоколы. Потому-то синоптики и следят все время за ветром. Круглые сутки щебечут морзянкой метеостанции, мудрует под картами штаб ледовой проводки, кружат над льдами самолеты ледовой разведки. Чтоб мы могли идти себе с дерзостью на речных самоходках среди арктических льдов.

Под вечер я снова заступаю на вахту. С сумерками льды начинают синеть. Потом кровавое солнце сплющилось, как ртутный шарик, и — бульк! — нырнуло за море. Пошла чистая вода, и неразговорчивый наш «мастер» уступил мне руль. А еще через час на вахту заступил Иван Илларионович, веселый южный человек. С ним стоять одно удовольствие, что-нибудь да расскажет. Например, про полярные воды. И про звериные нравы. И про эпоху Возрождения.

Вообще весь он, Илларионыч, какой-то ухоженный и устроенный. И хотя все мы сейчас ежимся в Ледовитом океане, чувствуется, что там, где-то на юге, у Илларионыча есть дом, и семейство, и книги, и, может, запас сухого вина. А Женя тут же рядом с ним взъерошенный, в телогрейке, как птица: где сядет, там и дом ему. Оба они хорошие люди, хотя неприкаянный Женька мне вроде бы чем-то ближе.

Идем сейчас в кильватер «Бравому». Льдов нет, все спокойно. Штаб проводки передал, чтобы шли на соединение с «Лениным», не заходя на Тыртов. «Ленин» уже где-то недалеко, и у нас, конечно, только и разговоров, что об атомоходе. Те, кто участвовал в позапрошлогоднем перегоне, вспоминают, как атомоход во главе других ледоколов протащил тогда через лед сорок наших судов.

— А все же, Илларионыч, зачем нужно, чтоб атомный? — спрашивает Женя.

— Чтоб автономность плавания — говорит Илларионыч, расхаживая по рубке, как институтский профессор по аудитории.