— Чтоб автономность плавания — говорит Илларионыч, расхаживая по рубке, как институтский профессор по аудитории. — Ну и, конечно, мощность. Ледоколу средней мощности нужно семьдесят тонн топлива в сутки. Значит, заходи бункероваться каждый месяц, а то и чаще. И уж если застрянешь без топлива вдали от порта, пиши пропало. А тут ведь порты редко во льдах: вот от Диксона до Тикси почти две тысячи, а там еще Амбарчик и Певек, и уж тогда до самого Провидения. А этот самый атомоход ходит уже третью навигацию все на том же топливе, и никто ему не нужен. Ходит на станцию Северный полюс-10, на Восток ходит через льды. Вот что такое автономность…

Спать мне после вахты пришлось совсем мало. Разбудил Максимка, молоденький красноярский матрос, которого прозвали так за черноту:

— Вставай. Побежали на нос. Швартоваться будем к «Ленину».

Хлопнув хрупкой дверью (полетят эти наши двери в первую же навигацию), я выбегаю на палубу. Вот он, атомоход, огромный, толстобокий; надстройка у него многоэтажная, грот-мачта как великан с расставленными ногами, а на верхней палубе — вертолет, нет, даже два вертолета. И он смотрит всеми своими иллюминаторами на нашу самоходку, как гора, которая родила мышь и вот теперь очень удивляется, откуда такая малявка. А ребята на наших 300-сильных и 1000-сильных суденышках задирают голову, глядя на эту громадину, стоящую тут, у края холодного моря, с полным сознанием свой силы, равной сорока четырем тысячам лошадиных сил. Это совсем другой мир, непостижимый, атомный… А потом вдруг все стало постижимым и даже близким, как будто это был не атомоход, а простой теплоход или, может быть, даже пароход. Наш капитан приказал дать атомоходу бросательный конец, и на «Ленине» подошли к борту такие же, как у нас, двадцатилетние русые пареньки. Они приняли у нас конец и долго возились, закрепляя его на кнехтах. А в бесчисленные иллюминаторы, несмотря на ранний час, высовывались при этом русые, черные и рыжие головы. И парни с откровенным любопытством разглядывали нас, потому что мы были незнакомые люди, а в таком «автономном» плавании видишь все время одних знакомых. В общем мы пришвартовались, и не успел еще никто из начальства опомниться, как мы подали трап и первыми перебежали на борт «Ленина»…

А потом оказалось, что нашему «Смоленску» выпало идти на буксире как раз за атомоходом. За нами втугую шли такая же самоходка, как наша, — «Дивногорск» и два тюменских танкера. А спасатели «Бравый» и «Афанасьев» взяли на буксир одесскую самоходку, рыбацкие ПТС и СЧС. «Ленин» потащил нас осторожненько, не спеша, в четверть силы…

Проходим острова Комсомольской Правды. Лед разреженный. Кое-где разводья затянуло корочкой молодого льда, это «молодик». После мыса Челюскин повернули к югу. Прошла за бортом самая северная точка материка.

В половине пятого над нами появляется самолет. Схватив багор, я бегу на палубу — вдруг придется ловить вымпел: вот он спускается, красный, на веревочке. В пенале карта ледовой разведки. Но ловить мне не пришлось: молодцы летчики, угодили точно на мостик «Ленину».

В восемь вечера я сменяюсь. Почистившись немного, целой оравой перелезаем на атомоход. Неудобно все же по их коврам и цветному линолеуму сапогами-то…

В столовой у них кино: выменяли себе на «Афанасьеве» «Фому Гордеева». Сидя в темной столовой атомохода, иногда ощущаешь, как содрогается корпус судна: это ледокол разбивает перемычки льда. Как-то там приходится нашим самоходкам и особенно танкерам: вон на атомоходе уж какой мощный «ледовый пояс», и то, говорят, гнется, а на наших танкерах обшивочка совсем тоненькая. После очередного толчка я окончательно убеждаюсь, что эта ледовая механика меня нынче интересует больше, чем искусство Марка Семеновича Донского.