На предыдущих уроках все время раздавался какой‑то странный шум. Будто кто‑то громко, с хрипотцой разговаривает, но невнятно так, будто сквозь зубы.
«Ребята, – говорю, – кто это мешает?»
«Мы ничего, Михаил Антонович, мы ничего не делаем…» – отвечают ребята, а минут через десять опять этот же звук. И вот на последнем уроке кто‑то из ребят догадался. Слышу голос: «Михаил Антонович, а звук из‑за решетки идет…»
Прислушались, действительно будто кто‑то за вентиляционной решеткой скребется.
«Достать? – спрашивают. – Посмотрим, кто там такой».
«Достать, – отвечаю. – Все равно с самого утра этот звук мешает».
Только ребята открыли решетку, а оттуда – галка, класс ахнул, а галка испугалась и пошла носиться по классу. Что тут началось!.. – Диспетчер улыбнулся, а Платон Григорьевич наставительно сказал:
– Обождать нужно было, на переменке достали бы…
– На переменке? Ну, тогда, Платон Григорьевич, я не имел бы удовольствия познакомиться с вами и вообще всего этого не было бы, – он развел руками, и Платон Григорьевич понял, что не было бы ни этого дома на берегу далекого сибирского озера, ни удивительных самолетов, ни многого другого, о чем он только догадывался. – И вот я говорю:
«А ну, ребята, испытаем свою волю, давайте не обращать на эту галку никакого внимания. Тишина! Чтоб никто не пикнул…»
– И послушались?
– Да, затихли, но с галки глаз не сводят. А она уселась на портрет Ньютона, что был над классной доской, на самый краешек, и на ребят поглядывает. Глаза черные, блестящие… Вызываю лучшего своего ученика, как сейчас помню имя – Алик Паролин. Задаю ему вопросы, он отвечает, а сам глаз с галки не сводит: она голову в одну сторону наклонит, и Алик мой в ту же, в другую – и он в другую…
«Так нельзя, – говорю. – Вышел отвечать, так отвечай!»
А сам чувствую, что тоже не могу оторвать взгляда, от этой галки, будь она неладна. Тут Алик меня спрашивает, так, вдруг: «Михаил Антонович, а галка, когда летает, от воздуха отталкивается?»
«От воздуха», – отвечаю.
«А от земли она отталкивается?»
И тут какое‑то смутное воспоминание ожгло меня, и вдруг показался мне этот вопрос чрезвычайно важным, необычайно важным…
«Стоп, – говорю, – вопрос всему классу. Птица по воздуху летит, работает крыльями, представили?»
«Что ж представлять? Сами только что наблюдали…»
«Так вот, Алик спрашивает, от чего птица отталкивается крыльями – от воздуха или и от земли тоже?»
«Конечно, от воздуха! – отвечают. – Земля далеко…»
«Нет, ребята, – говорю, – нет, ребята, для того, чтобы летать, птица должна отбросить вниз секундный импульс, равный ее весу, а иначе она не сможет получить нужную подъемную силу», – говорю так, а сам все на галку поглядываю, все на галку, а потом и вижу: весь класс не отрываясь на нее же смотрит. Тут я подымаюсь и говорю: «Лови ее, негодницу, все равно не дает заниматься».
Что тут поднялось! Все как сигнала ждали, с мест вскочили, кто на стол, кто как, а галка, испуганная, носится над нами, носится. Поймали ее в конце концов, спрашивают меня: «Что с ней делать?»
А на мне, видно, лица не было… Потому что затихли все… Вот в тот самый момент, когда гомон и шум стояли в классе, у меня как что‑то порвалось внутри; я понял, мысль была простой до глупости. Мысль, которая вобрала всего меня без остатка; со всеми моими мечтаниями, со всеми разностями, со всем, что видел или испытал, продумал или прочел…
«Что с вами, Михаил Антонович? – встревожились ребята. |