– А их наш петух потаскал! – не без злорадства заявила соседская Сонька. – Я сама видела.

То, что Сонька была вреднейшим созданием, не подлежало никакому сомнению. Видеть такое преступление и молчать! Я давно уже привык к ее безграничному коварству. Но петух, петух каков! Ну ничего, я знаю, чем ты так гордишься, ты гордишься своим хвостом! Так вырвать хвост негодяю!

Я стремглав бросился за петухом, тот немедленно взлетел на чердак, я – мигом по лестнице, и мы подняли на чердаке такую возню, что Сонькина мать, выскочив во двор, громко закричала:

– Мишка! А ну, слазь с чердака! Ишь, проклятый! Сейчас же слазь.

Я спустился с чердака, но весьма странным способом: в том месте, где помещалась кухня Сонькиных родителей, чердак был настелен камышом, старым, пахнувшим курами, и как только я на него прыгнул, гнилой сноп подо мной провалился, посыпалась глина, штукатурка, клочья соломы, и я очутился посередине большой «макотры», в чем‑то мягком, что оказалось опарой, тестом с уже вбитыми в него яйцами.

И тут‑то я услышал, кем был Антон Степанович.

– Ах, так вам, коммунистам, все можно! – кричала Сонькина мать на весь двор. – Люди добрые! Рятуйте! Опару с яйцами той комиссарив злыдень перепаскудив! Таку опару! Щоб вы вси провалылысь, щоб вас разирвало! – и тихо, совсем мирно добавила: – Ну рублив пьять, не бильш, колы не пожалкуете… А чоловику моему хиба я не казала про тый камыш, вин же зовсим сгныв…

Посмеялся Антон Степанович, когда моя мать рас' сказала ему историю с петухом и опарой, и сказал строго:

– Ты, Миша, осторожней, что ли… Ну думай прежде, чем сделать что‑нибудь… С нас и спрос больший.

– А что же Сонькина мать кричала, что вы коммунист и вам все можно?

– Нет, Миша, это не так. Нам многого нельзя, потому что на нас люди смотрят, смотрят и думают:

«А что за люди коммунисты? Может быть, на словах одно, а на деле другое?»

– Я слышал, шофер говорил, вы без оружия пошли, когда мятеж был. А если бы на вас напали?

– Вот об этом я и не думал как‑то… Наверно, плохо пришлось бы, как думаешь, Миша?

БОГОСЛОВСКИЙ СПОР

У корней вывороченного ветром дуба, лежащего поперек двора, я устроил свой первый зоологический музей. Чего там только не было! Гордостью музея был подаренный мне Зиновием Александровичем маленький спрут в банке с формалином, а среди пойманных лично мною существ была «страшная» медведка, о которой в наших местах твердо держался слух, что ядовитей ее насекомого нет. Бабочки и жуки, раковины и крабы составляли основную массу «экспонатов» этого музея. Сонька привела знакомых девчонок с соседней улицы; Ленька Бондарь – своих друзей. К вечеру музей посетила взрослая публика. Три совсем одинаковые седенькие старушки – все три были зубными врачами и всю жизнь жили вместе – дали высокую оценку моей «научно‑просветительной деятельности» и подарили мне тонкий, гибкий пинцет, согнутый углом и еще совсем новый. Сонькина мать пРиссла на ствол дуба, долго всматривалась в открытую баночку, на дне которой лежала медведка, и время от времени говорила: «То ж она, то ж сама гадюка, яка в картопли живе». Я пустился в длиннейшее объяснение, посвященное нравам медведки, отметил тот непреложный факт, что можно одновременно встретить медведок на всех фазах развития, подробно остановился на методах борьбы с этим злостным вредителем бахчей.