Мы снимали комнату по Северной дороге. Хозяин дачи, еще крепкий старик, замкнутый и педантичный, чем дальше к осени, тем чаще торопил нас с отъездом.

– Вот найдем угол и уйдем, – ответил я ему както. А был уже сентябрь, и шел затяжной дождь.

– Уйдете, да куда? – странно усмехнулся он. – Кончилась твоя мазня, вон, почитай газетку. – Он кивнул на стол, где лежала согнутая «Правда», а сам ушел в свой сарай.

Я просмотрел газету, в конце листа – черная рамка, в ней фамилия – Игнатьев Андрей Григорьевич…

Умер Игнатьев!.. Этого не могло быть, это неправда! Нет, он не умер!..

Хозяин дачи больше не появлялся, вероятно он уже уехал, на дворе темнело и непрерывно лил дождь, а я все лежал на нарах, заменявших нам кровать, в ворохе рисунков, подавленный, уничтоженный; казалось, что сама жизнь окончилась… Умер Игнатьев… Он был… Его нет…

ТАЙНА ЦЕПИ

Голос Мельникова все еще звучал в ушах Платона Григорьевича, как вдруг одна мысль захватила его целиком. Он выключил диктофон и чуть ли не бегом направился в кабинет Диспетчера.

– Что‑нибудь случилось, Платон Григорьевич? – спросил Диспетчер, поднимаясь из‑за стола. – На вас лица нет. Нельзя так спешить…

– Скажите, Михаил Антонович, эта цепь, о которой вы мне рассказали, эта цепь у вас?

– Да, у меня. – Диспетчер вышел в соседнюю комнату, быстро вернулся, протянул цепь.

– Вот она, Платон Григорьевич, – сказал он. Скользкая на ощупь металлическая игрушка бесшумно опустилась в ладонь Платона Григорьевича и застыла сверкающей горкой металла. Она была очень легка, эта цепь, так легка, что рука почти не ощущала ее.

– Вы так и не узнали, из чего она? – спросил Платон Григорьевич.

– Нам было просто не до этого. Но я с ней не расстаюсь… Это ведь память…

– Я понимаю… Вы не могли бы мне ее дать на сегодня?

– Конечно, Платон Григорьевич, какие могут быть разговоры?..

– Так это та самая цепь? – Платон Григорьевич осторожно положил цепь на стол Диспетчера. Среднее звено было значительно крупнее остальных звеньев.

– Вот вам увеличительное стекло, – сказал Диспетчер. – В среднем звене ясно видны шесть птичьих крыльев, расположенных звездой.

– И все звено имеет вид лодки, если смотреть на нее сверху.

– Правильно, вот это‑то и сохранилось у меня в памяти, чтобы пробудиться к жизни новой ветвью космической техники…

– А того человека, что застегнул цепь, вы его больше не встречали?

– Седого? Встречал… Но я обо всем рассказал, вы что, не прослушали до конца?

– Знаете ли, мне пришла в голову одна мысль, и я поспешил к вам… Так вы его встретили внговь? И говорили с ним?

– Да, говорил… Я встретил его в сороковом году. Был я тогда «в учениках» у художников «монументалки», так называли строители Дворца Советов студию монументальной живописи. Я обо всем рассказал и со всеми подробностями. Помогли, Платон Григорьевич, мои вырезывания из бумаги. Помните, когда я лежал больным и потом…

– Помню, отлично помню…

– Ну вот, попались эти самые вырезывания на глаза одному художнику, и после многих приключений я попал в Москву, а потом устроился в этой самой монументалке. По утрам в студии ставилась натура, чаще всего рисовали рабочих‑верхолазов, людей мускулистых, стройных; могучие их фигуры я до сих пор вижу перед собой.