|
Намыливаться не стал, просто стоял под струями и тупо смотрел на выложенную плиткой стену. В темной ванной с перегоревшей лампочкой по стенам что-то бегало и исчезало. Какие-то тени – они уже не могли ни тронуть меня, ни чего-либо навеять. Я вышел из ванной, вытерся и упал на кровать. Простыня была кораллового цвета – свеже-выстиранная, без единой морщинки. Пуская в потолок табачный дым, я принялся вспоминать, что сделал за день. Близняшки тем временем резали овощи, жарили мясо и варили рис. – Пива хочешь? – спросила меня одна. – Ага. Та, на которой была футболка «208», принесла мне в кровать пиво и стакан. – А музыку? – Хорошо бы. С полки пластинок она достала «Сонату для флейты» Генделя, поставила на проигрыватель и опустила иглу. Эту пластинку мне подарила подружка – несколько лет назад, на Валентинов день. Между флейтой, альтом и клавесином вклинилось шкворчащее мясо, словно выводя басовую партию. С подружкой мы несколько раз занимались сексом под эту пластинку. Молча и долго – до конца записи, когда от музыки оставалось только сухое потрескивание иглы. Дождь за окном беззвучно заливал темное поле для гольфа. Я допил пиво, Ганс Мартин Линде досвистел до последней ноты сонату фа-минор – и ужин был готов. Все мы в этот вечер почему-то были на редкость молчаливы. Пластинка уже кончилась, в комнате только и слыша-лось, как дождь лупит по козырьку, да три человека жуют мясо. После ужина близняшки убрали со стола и сварили на кухне кофе. И мы снова пили его втроем. Он был горячий, ароматный, будто наделенный жизнью. Одна встала, чтобы поставить пластинку. Это оказались «Битлз», «Rubber Soul». – Не помню у себя такой пластинки! – удивился я. – Это мы купили! – Накопили денег из тех, что ты нам давал. Понемножку. Я покачал головой. – Не любишь «Битлз»? Я молчал. – Жалко. Мы думали, ты обрадуешься. – Извините... Одна встала и остановила проигрыватель. С серьезным видом смахнула пыль с пластинки и засунула ее в конверт. Все замолчали. У меня вырвался вздох. – Нечаянно вышло, – начал я оправдываться. – Устал немного, раздражаюсь... Давайте еще раз послушаем. Они переглянулись и рассмеялись. – Да ты не стесняйся! Это ведь твой дом... – Ты на нас внимания не обращай!.. – Правда, давайте еще раз. В конце концов, мы за кофе прослушали обе стороны «Rubber Soul». Я смог немного рас-слабиться. Девчонки, кажется, тоже повеселели. После кофе они поставили мне градусник. Обе по нескольку раз проверяли, сколько набе-гает. Набежало тридцать семь и пять – на полградуса больше, чем утром. В голове был туман. – Это потому что ты в душ ходил. – Тебе поспать надо. И действительно. Я разделся, взял «Критику чистого разума», пачку сигарет – и нырнул с ними в постель. От одеяла исходил слабый запах солнца, Кант был прекрасен, как и всегда – но сигарета имела такой вкус, будто отсыревшую газету свернули в трубочку и жгут на газовой го-релке. Я захлопнул книгу и, рассеянно слушая голоса девчонок, закрыл глаза, чтобы темнота втащила меня к себе. 8 Кладбищенский парк облюбовал для себя спокойную террасу недалеко от вершины горы. Меж могил вились густо посыпанные гравием дорожки, а стриженые кусты рододендрона тут и там напоминали щиплющих траву овец. По всей обширной площади стояли высокие ртутные фонари, закрученные, как часовые пружины. Они бросали во все углы неестественно белый свет. Крыса остановил машину в роще на юго-восточном углу парка и, обняв женщину за плечи, смотрел с ней на ночной город, раскинувшийся внизу. Город был похож на густую светящуюся кашу, налитую в плоскую форму. |
