|
– Что делать-то будем? Они переглянулись и замотали головами: – Ничего уже не сделаешь! – Могила! – Ты сепсис у кошки когда-нибудь видел? – Нет, – сказал я. – Она становится твердая, как камень. Не сразу вся, а постепенно, это долго тянется. И в конце концов останавливается сердце. Я глубоко вздохнул. – И что же – так и дать ему помереть? – Чувства понятные, – сказала одна. – Но ты сильно-то не переживай, надорвешься... Сказано это было таким же безмятежным тоном, каким в бесснежную зиму уговаривают плюнуть на горные лыжи. Я и плюнул. И принялся за кофе. 10 В среду сон начался в девять вечера, прервался в одиннадцать – и дальше ни в какую не приходил. Голову что-то сжимало, точно на нее надели шапку двумя размерами меньше. Непри-ятное ощущение. Крысе надоело лежать, он прошел в пижаме на кухню и глотнул ледяной воды. После чего задумался о своей женщине. Стоя у окна, он взглянул на светящийся маяк, проследовал взглядом по темному волнолому – и стал смотреть на то место, где стоял ее дом. Ему вспоминался плеск волн, ударявших в темноту, шуршание скопившегося за окном песка... Собственная привычка бесконечно размышлять, не продвигаясь вперед ни на сантиметр, вдруг показалась ему отвратительной. Они начали встречаться – и жизнь Крысы превратилась в нескончаемый цикл одинаковых недель. Ощущение времени исчезло. Сколько уже месяцев? Наверное, десять. Не вспомнить... В субботу – встреча с ней. С воскресенья до вторника – три дня сплошных воспоминаний. В чет-верг и пятницу, плюс первая половина субботы – планирование предстоящего вечера. Лишь в среду остается бродить неприкаянным, тычась в углы. И будущего не приблизишь, и прошлое уже далеко. Среда... Отрешенно покурив минут десять, Крыса снял пижаму, надел рубашку, ветровку – и спус-тился в подземный гараж. На полночных улицах не было почти ни души. Одни только фонари, освещавшие черные тротуары. Вход в «Джейз-бар» закрывала металлическая штора; Крыса под-нял ее до середины, пролез внутрь и спустился по лестнице. Развесив на спинках стульев дюжину выстиранных полотенец, Джей в одиночестве сидел за стойкой и курил. – Бутылочку пива можно выпить? – Да пей, конечно! – приветливо отозвался Джей. Крыса впервые пришел в «Джейз-бар» после закрытия. Свет горел только над стойкой, вентиляторы и кондиционеры молчали. Только запахи, за долгие годы впитавшиеся в пол и сте-ны, неуловимо витали в воздухе. Крыса зашел за стойку, достал из холодильника бутылку и наполнил стакан. Казалось, темное пространство бара состоит из тяжелых воздушных слоев, остывших и сырых. – Я сегодня приходить не собирался, – словно извиняясь, сказал Крыса. – Но вдруг про-снулся и пива захотел ужасно. Я ненадолго. Джей сложил на стойке газету и смахнул пепел, упавший на брюки. – Пей, не торопись. Если голодный, могу что-нибудь сготовить... – Да ну, не надо... Мне и пива хватит... Не обращай внимания. Пиво оказалось замечательным. Крыса залпом осушил стакан, перевел дух. Потом вылил в стакан оставшуюся половину и стал внимательно смотреть, как оседает пена. – Может, хочешь вместе со мной выпить? – осторожно спросил он. Джей улыбнулся, как бы в легком затруднении. – Спасибо. Только я не пью ни капли. – А я и не знал... – Уродился таким. Не принимает организм... Крыса покивал и молча отхлебнул пива. Он снова с удивлением подумал, что почти ничего не знает об этом бармене-китайце. Впрочем, и никто о нем толком ничего не знал. Джей был человек необыкновенно тихий. Сам о себе никогда не рассказывал – а если кто-нибудь спрашивал, то Джей отвечал с такой осторожностью, как если бы выдвигал ящик комода и боялся его уронить. |
