|
Одна из близняшек вставила мне в рот сигарету и поднесла огонь. Потом положила ладош-ку на внутреннюю сторону моего бедра и несколько раз погладила вверх-вниз. Так, словно дела-ла это не для ласки, а ради подтверждения чего-то. Дождь, казалось, никогда не кончится. Такими всегда бывают октябрьские дожди. Льют и льют, пока не вымочат всего, что только можно. Земля – хоть отжимай. Деревья и дороги, поля и машины, дома и собаки – все без исключения пропитано дождем. Мир переполнен ледяной во-дой, от которой нет спасения. Мы поднялись чуть в горы, углубились в лес – и уже на выезде из него увидели водохранилище. Из-за дождя вокруг не было ни души. Дождь разливался по всей водной поверхности, какую удавалось разглядеть. Водохранилище, в которое льет дождь, выглядело еще тоскливее, чем я себе представлял. Остановив машину недалеко от берега, мы не стали выходить – пили кофе из термоса и ели купленные по пути пирожные. Они были трех сортов: кофейные, кремовые и с кленовым сиропом. Чтобы никому не было обидно, мы тщательно разделили все на три части. А дождь все лил и лил. Причем лил до ужаса тихо. Словно сыплют мелкие клочки газеты на толстый ковер. Клод Лелюш любит показывать такие дожди в своих фильмах. Мы доели пирожные, выпили по два стакана кофе и, будто сговорившись, похлопали себя по коленкам, стряхивая крошки. Никто не произносил ни слова. – Ну, пора закругляться, – сказала наконец одна из близняшек. Вторая кивнула. Я погасил сигарету. Не беря зонтиков, мы прошли туда, где дорога упиралась в берег и выдавалась чуть дальше в воду на сваях, точно хотела продолжиться мостом. Водохранилище образовывала запруженная река. Причудливые изгибы водной поверхности, казалось, доставали до середины гор. В цвете воды чувствовалась зловещая глубина. От дождя по всему водохранилищу шла мелкая рябь. Одна из близняшек достала из бумажного пакета распределительный щит и вручила мне. Под дождем он выглядел еще неказистее. – Прочитай какую-нибудь молитву. – Молитву? – удивился я. – Похороны ведь! Надо помолиться. – Как-то упустил из виду, – сказал я. – Ни одной не помню. – Да что угодно пойдет! – Это ведь формальность! Дождь уже вымочил меня с головы до кончиков ногтей – а я все стоял и подыскивал подо-бающие случаю слова. Девчонки вперяли взволнованные взгляды поочередно то в меня, то в распределительный щит. – Долг философии, – начал я словами Канта, – состоит в устранении фантазий, порожден-ных заблуждениями... Распределительный щит! Спи спокойно на дне водохранилища... – Бросай! –? – Щит бросай! Размахнувшись что было сил, я со всей мочи метнул щит под углом в сорок пять градусов. Он прочертил под дождем живописную дугу и ударился о воду. По воде пошли медленные круги и достигли наших ног. – Потрясающая молитва! – Это ты сам придумал? – Конечно, – сказал я. Вымокшие, как те собаки, мы стояли у самой кромки и смотрели на водохранилище. – Тут глубоко или не очень? – спросила одна. – Жутко глубоко, – ответил я. – А рыбы есть? – спросила другая. – Рыбы в любом водоеме есть. Думаю, издалека мы смотрелись неплохим памятником. 12 В четверг следующей недели я первый раз за осень надел свитер. Ничем не примечатель-ный свитер из серой шетландской шерсти – слегка расползшийся подмышками, но так оно даже приятнее. Побрился тщательнее обычного, натянул теплые хлопчатые брюки, вытащил покры-тые копотью армейские ботинки, обулся. Ботинки напоминали двух послушных щенков после команды «К ноге!» Девчонки пошуровали в комнате, нашли мои сигареты, зажигалку, бумаж-ник, проездной – и вручили все это мне. |
