|
Он безуспешно попробовал что-то выдавить из себя, потом улыбнулся и поднялся из-за стойки. – Спасибо за пиво. Тебя домой подвезти? – Да нет, не надо. Это ведь рядом, да и пройтись я люблю... – Ну, спокойной ночи. Кошке привет. – Обязательно. Снаружи стоял холодный запах осени. Крыса направился вдоль улицы, хлопая ладонью по стволам деревьев. Дойдя до парковки, он долго, но рассеянно смотрел на цифры счетчика. Потом сел в машину и после недолгих раздумий поехал к морю. Вырулил на прибрежную дорогу, остановился у дома, где жила она. Примерно в половине окон еще горел свет. Кое-где сквозь шторы виднелись силуэты людей. Окна ее квартиры были темны. Свет в спальне тоже не горел. Наверное, спит. Стало совсем тоскливо. Волны шумели все громче. Казалось, они хотят перемахнуть через волнолом, добраться до Крысы и унести его вместе с машиной. Крыса включил радио, откинул спинку кресла, заложил руки за голову, закрыл глаза – и сидел так под бессмысленную болтовню диск-жокея. Он смер-тельно устал, разные неназываемые чувства не могли найти себе места и пропадали непонятно где. В облегчении склонив пустую голову набок, Крыса рассеянно слушал плеск волн, переме-шанный с трескотней диск-жокея. Сон подобрался незаметно. 11 В четверг утром девчонки меня разбудили. Это произошло раньше обычного на пятнадцать минут – но я не огорчился. Побрился под горячей водой, выпил кофе, взял свежую газету, пачкающую руки типографской краской, и скрупулезно ее изучил. – У нас к тебе просьба, – сказала одна из близняшек. – Можешь в воскресенье машину достать? – спросила другая. – Попробую, – сказал я. – А куда вы собрались? – На водохранилище. – На водохранилище? Обе кивнули. – И что там будет, на водохранилище? – Похороны. – Чьи?! – Распределительного щита. – Ах, да... – сказал я. И вернулся к газете. Как назло, в воскресенье с самого утра моросил дождь. Впрочем, я имел очень смутное представление о том, какая погода наилучшим образом подходит для похорон распределитель-ного щита. Близняшки про дождь ничего не говорили, и я тоже молчал. В субботу вечером я одолжил у своего напарника небесно-голубой «фольксваген». «Что, подругу завел?» – поинтересовался он. В ответ я что-то промычал. Заднее сиденье «фольксваге-на», на котором он возил сына, было все заляпано молочным шоколадом – как кровью после пе-рестрелки. Кассет с роком не оказалось, и все полтора часа пути в ту сторону мы ехали без му-зыки, в полном молчании. Дождь методично усиливался и ослабевал, опять усиливался и опять ослабевал... Это было похоже на зевоту. Только шум несущихся по асфальту шин всю дорогу оставался одинаковым. Одна сидела на переднем сидении, другая – на заднем, обхватив пакет с распределитель-ным щитом и термосом. Обе держались с печальной суровостью, как и подобает на похоронах. Настроение передалось и мне. Даже остановившись по пути перекусить жареной кукурузой, мы были печальны и суровы. Наше скорбное молчание нарушалось только чпоканьем кукурузных зерен. Оставив после себя три дочиста обглоданных початка, мы погнали машину дальше. Началась местность с жутким обилием собак. Они бесцельно бегали туда-сюда под дож-дем, как стаи рыб-желтохвостов в океанариуме. Мне приходилось то и дело жать на клаксон. На собачьих мордах не отражалось никакого интереса ни к дождю, ни к автомобилю. Когда я сигналил, они взглядывали на меня с откровенной неприязнью и ловко уворачивались. Но от дождя им было уже не увернуться. Все собаки вымокли до самых задниц – некоторые из них напоминали выдру из книги Бальзака, а другие походили на буддийского монаха в глубоком размышлении. Одна из близняшек вставила мне в рот сигарету и поднесла огонь. |
