|
Было совершенно неясно, чем заняться. Нельзя же до бесконечности пялиться в стену, – сказал я себе. Помогло это мало. Пра-вильно говорил профессор, у которого я писал диплом. Стиль хороший, – говорил он, – аргументация грамотная. Но нет темы. Да, именно так. С самого начала своей самостоятельной жизни я не мог уразуметь, как мне обращаться с самим собой. Чудеса, да и только. Ведь сколько уже лет я живу один. Но не могу вспомнить такого, что-бы все шло, как надо. Двадцать четыре года – не такой уж короткий срок, чтобы выпасть из па-мяти. Словно в разгар поисков забыл, что именно ищешь. А что, собственно, я искал? Штопор? Старое письмо? Квитанцию? Ухочистку? Оставив эти мысли, я взял Канта, лежавшего в изголовье. Из книги выпала записка с по-черком близняшек: «Ушли гулять на поле для гольфа». Я заволновался. Им же было сказано: без меня туда не ходить. Там бывает опасно, если не знаешь, что к чему. Шальной мячик может прилететь. Обувшись и натянув свитер, я вышел на улицу и перелез через сетку ограждения. По вол-нистому полю дошел до двенадцатой лунки, миновал павильон для отдыха, прошел сквозь ро-щицу на западном краю. Свет заходящего солнца лился на траву сквозь просветы между деревь-ями. Недалеко от десятой лунки был вырыт песчаный бункер, напоминавший по форме гантель, а в нем валялся пустой пакет из-под бисквитов с кофейным кремом, явно брошенный туда мои-ми девчонками. Я свернул его в трубочку и сунул в карман. Пятясь, стер с песка следы всех тро-их. Перешел ручей по деревянному мостику, влез на пригорок – и наконец их увидел. В приго-рок с той стороны был вделан эскалатор; они сидели на его ступеньках и играли в трик-трак. – Одним здесь опасно, я разве не говорил? – Закат очень красивый! – оправдываясь, сказала одна. Мы прошли вниз по эскалатору, уселись на поляне, сплошь поросшей мискантом, и стали наблюдать закат. Зрелище и в самом деле было великолепным. – Бросать мусор в бункер нельзя! – сказал я. – Извини, – ответили обе. – Вон, гляньте, как я однажды порезался! – Я показал им кончик указательного пальца ле-вой руки с семимиллиметровым шрамом, похожим на белую нитку. – Еще в младших классах. Кто-то разбитую бутылку из-под лимонада в песок закопал. Они закивали. – Конечно, пакетом от бисквитов вы не порежетесь. Но все равно: в песок ничего бросать нельзя! Песок должен быть свято чист! – Понятно, – сказала одна. – Больше не будем, – добавила другая. – А ты еще что-нибудь порезал? – Конечно! Я показал им все свои ранения. Это был целый травматологический каталог. Вот левый глаз – мне в него футбольным мячом заехали. До сих пор на сетчатке след. Вот на носу шрам – это тоже футбол. Боролся за верхний мяч, и соперник зубами попал мне по носу. Вот семь швов на нижней губе. Это я с велосипеда упал, уворачивался от грузовика. А вот выбитый зуб... Разлегшись на прохладной траве, мы слушали, как поют на ветру стебли мисканта. Когда совсем стемнело, мы вернулись домой поесть. К тому моменту, как я принял ванну и выпил банку пива, пожарились три или четыре горбуши. Сбоку от них лежала консервированная спаржа и огромные листья кресс-салата. Вкус горбуши мне что-то напоминал – какую-то горную тропинку из давно прошедшего лета. Мы хорошо потрудились, обглодали всю рыбу дочиста. На тарелке остались только белые косточки и большие стебли кресса, похожие на карандаши. Девчонки быстренько вымыли посуду и сделали кофе. – Давайте поговорим о распределительном щите, – предложил я. – Что-то он меня беспо-коит. Они покивали. – Почему, интересно, он при смерти? – Надышался чем-нибудь, не иначе. – Или прокололся. Держа в левой руке чашку кофе, а в правой сигарету, я немного подумал. |
