|
– А если взять последний вариант – вы не могли бы его проработать? – Попытаться можно, но это непросто. В мире пинбольных фанатов практически нет гори-зонтальных связей. Никаких списков участников, никаких информационных бюллетеней... Но давайте все же попробуем. К «Ракете» я и сам питаю некоторый интерес. – Был бы крайне признателен. Откинувшись на спинку глубокого кресла, он закурил. – Кстати, каким был ваш лучший результат на «Ракете»? – Сто шестьдесят пять тысяч, – ответил я. – Это сильно, – сказал он с тем же выражением на лице. – Это действительно сильно. И еще раз почесал ухо. 18 Следующую неделю я провел в удивительной тишине и покое. Остатки пинбольного гула еще звучали у меня в ушах – но уже не напоминали пчел, с неистовым жужжанием слетевшихся на зимний солнцепек. Осень с каждым днем обнажала свою глубину, смешанный лес вокруг гольфового поля все сыпал и сыпал на землю высохшие листья. На отлогих пригородных холмах эти листья складывали в костры – из окна квартиры я видел струйки дыма, тут и там поднимавшиеся к небу волшебными канатами. Близняшки становились все молчаливее и ласковее. Мы гуляли, пили кофе, слушали пла-стинки, спали, обнявшись под одеялом... В воскресенье шли пешком целый час, дошли до бота-нического сада с дубовой рощей и съели там по сэндвичу с грибами и шпинатом. Чернохвостые птицы в кронах деревьев щебетали своими прозрачными голосами. С началом похолодания я купил обеим по спортивной рубашке и отдал свои старые свите-ра. Теперь это были уже не Двести Восемь и Двести Девять – это были Оливковый Свитер Без Ворота и Бежевый Кардиган. Они не возражали. Сверх того, я подарил им носки и новые крос-совки. И ощутил себя стареющим денежным мешком. Октябрьские дожди были великолепны. Тонкие, как иглы, и мягкие, как вата, дождевые струи поливали вянущую лужайку гольфового поля. Луж от них не оставалось, все впитывалось в почву. После дождя в лесу висел запах промокшей подстилки из опавших листьев. Свет, еле пробиваясь сюда вечером, рисовал на ней крапчатые узоры. Над лесной тропинкой торопливо перелетали птицы. В конторе тянулись одинаковые дни. Запарка осталась позади; в магнитофоне у меня кру-тился старый джаз – Бикс Бейдербек, Вуди Харман, Банни Бериган... Я же неторопливо работал, дымил сигаретой, через каждый час глотал виски и заедал печеньем. Наша секретарша деловито изучала расписания полетов, бронировала билеты и гостиницы, зашила мне два свитера и поменяла пуговицы на блейзере. Сделала себе новую прическу, перешла на бледно-розовую помаду, надела тонкий свитер, подчеркивающий грудь, – и слилась с осенним воздухом. Это была удивительная неделя: казалось, все будет вечно оставаться таким, как есть. 19 Заговорить с Джеем об отъезде было тяжело. Почему – непонятно, но тяжело до ужаса. Три дня сплошных попыток, и всякий раз безуспешных. Только пробуешь начать, горло пересыхает, и остается лишь пить пиво. И вот пьешь его, задавленный невыносимым чувством собственного бессилия. Дергаешься, дергаешься – и никуда ни на шаг. Стрелка часов подошла к двенадцати. Снова отложив разговор, Крыса встал со стула даже с некоторым облегчением, привычно пожелал Джею спокойной ночи и вышел на улицу. Ночной ветер был уже совсем холодным. Добравшись до дома, Крыса сел на кровать и уставился в телевизор. Открыл банку пива, закурил сигарету. Старое западное кино, Роберт Тэйлор... Реклама... Прогноз погоды... Реклама... Белый шум... Крыса выключил телевизор. Принял душ. Открыл еще одну банку пива, закурил еще одну сигарету... Было непонятно, куда уезжать из этого города. Казалось, не существует места, куда можно было бы уехать. Впервые за всю жизнь со дна души выполз страх. Похожий на каких-то земляных червей – черных и блестящих, без глаз и без сострадания. |
