– Как я понимаю, вы с Элией все продолжаете обсуждать этот злополучный инцидент?

– Он ни за что не хочет забыть о нем. Это жестоко. Для нас обоих – для него и для меня. Но я не могу остановить его.

– А что тебе остается, кроме покорности? Сейчас важнее всего его спокойствие. И никаких препирательств быть не должно. Возможно, было бы правильно, если бы здесь появился юный мистер Хоррикер. Чтобы показать, что он не воспринимает все серьезно. А как он воспринимает это на самом деле?

– Говорит, что всерьез.

– Может быть, он тебя любит?

– Он? Бог его знает. Но я ни за что не стану просить его прийти. Это означает воспользоваться папиной болезнью.

– Но ты хочешь вернуть его?

– Хочу ли? Возможно. Я не уверена.

Был ли у нее кто‑то новый на примете? Человеческие привязанности стали так легковесны; возможно, у нее наготове есть длинный список претендентов, которых она имеет в виду: одного она встретила в парке, когда прогуливала собаку, с другим поболтала в Музее современного искусства; один с пейсами, другой с большими чувственными глазами, третий с больным ребенком, четвертый с женой, страдающей рассеянным склерозом. На свете вполне достаточно людей, чтобы осуществить немыслимое множество вожделений и капризов. Все они всплывали из обрывков прошлых рассказов Анджелы. Он слушал и запоминал все: и тусклые факты, и художественные штрихи. Он не хотел слушать, но она желала рассказывать. Он не хотел ничего помнить, но не в состоянии был забыть. Анджела действительно красавица. Пожалуй, крупновата, но все же красавица, здоровая, молодая. У здоровых молодых женщин есть свои потребности. Эти ее ноги – ее ляжки, открытые взгляду почти доверху, до края зеленой набедренной повязки, – о да, она красавица! Хоррикер должен был страдать от сознания, что потерял ее. Сэммлер все еще думал об этом. Усталый, ошеломленный, отчаявшийся, он все еще думал. Не терял связи. Связи с реальной жизнью.

– Ведь Уортон не младенец. Он знал, на что шел, там, в Мексике, – сказала Анджела.

– Господи, я ничего не понимаю в этом. Вероятно, он читал эти книжки, которые ты давала мне, – Баттеля и других теоретиков: грех, боль и секс; похоть, преступление и желание; убийство и чувственное наслаждение. Меня это не слишком заинтересовало.

– Я знаю, эти вещи не в вашем вкусе. Но Уортон получил свое удовольствие с этой шлюшкой. Она ему понравилась. Больше, чем мне понравился тот мужик. Я бы никогда не стала с ним встречаться. А потом в самолете на Уортона ни с того ни с сего нашла ревность. И никак не может успокоиться.

– Я только думаю, что для спокойствия Элии было бы хорошо, если бы Хоррикер пришел сюда.

– Меня бесит, что Уортон разболтал все Видику, а Видик – папе.

– Мне трудно поверить, что мистер Видик обсуждает с Элией подобные вещи. Он во многих отношениях вполне приличный человек. Конечно, я не очень хорошо его знаю. Но он производит впечатление солидного адвоката. Никакой он не разбойник. У него такое большое мягкое лицо.

– Этот жирный сукин сын? Пусть он только мне попадется! Я все волосы ему выдеру!

– Не внушай себе, что против тебя кто‑то строит козни. Ты можешь ошибаться. Элия – человек очень умный и понимает намеки с полуслова.

– А если не Видик – то кто же? Уоллес? Эмиль? Да все равно, кто бы ни намекнул, началось‑то все с Уортона. Что он, не мог держать язык за зубами? Конечно, если он захочет навестить папу, я возражать не буду. Просто меня все это бесит и оскорбляет.

– У тебя и впрямь такой вид, будто тебя лихорадит. И я не хочу волновать тебя еще больше. Но уж раз твой отец так огорчен мексиканской историей, следовало ли тебе являться сюда в таком наряде?

– Вы имеете в виду мою юбку?

– Она слишком короткая.