На пороге стоял милицейский майор. Маленький, глаза стылые, водянистые, нижняя челюсть, как у обезьяны — выдвнута вперед, пятернями, какими он двери касался, можно было вручную локомотивы перегонять…

— Чего? — спросила она довольно нагло, но в голосе ее он все равно уловил страх.

Страх животного перед охотником. Шлюхи — перед ментом.

Под его колючим взглядом она почувствовала себя не дорогой проституткой Марианной, а прежней Маринкой, начинавшей на шоссе с «дальнобойщиками» и которую один водитель передавал другому на перевалочных пунктах…

Оглядев ее снизу вверх, а потом сверху вниз, майор усмехнулся: на голову выше его, халат японский кумачовый с крупными черными цветами, ноги — босые, жевательная резинка во рту. Девица аж жевать ее перестала, когда его увидела…

Веснушчатое лицо ее с курносым носом от испуга просело, а здоровенный, как ящик от комода, рот выдавил от растерянности грязно молочного цвета пузырь, который тут же лопнул с мерз ким звуком.

— А ничего, — закрыл он уверенно за собой дверь.

Квартира была однокомнатная, маленькая, уютная, с поли рованным, должно быть, оставленным прежними хозяевами румын ским гарнитуром. На стене висели постеры: «Мадонна», «Квин», две увеличенные фотографии Маши Распутиной, а на огро мном, как баскетбольная площадка, ложе валялась нижняя одежда. Дверь шкафа была тоже настежь открыта. Перед самым приходом Ловягина девица уже собиралась вставать.

— Ну — ну! — сказал он и двинулся в обход комнаты. Делал это медленно, обстоятельно, по — хозяйски, словно проводил обыск. Иногда задерживался на чем-то взглядом, ощупывал руками, цокал, переворачивал.

— Я ведь к тебе не просто так явился, — сказал он, улыбнувшись, и его тяжелая, как у боксера, нижняя челюсть прираскрыла крупные желтоватые зубы. — Помнишь, — к китайцу приходила?

Он поддел сапогом легкие кружевные трусики на полу и точным ударом закинул их на кровать.

Она не произнесла ни слова, только втянула в себя воздух и тоскливо зыркнула по сторонам, словно бежать куда собиралась, да некуда было.

Майор остановился возле нее и с улыбкой ее рассматривал. Однако, обычно жесткий и гипнотизирующий взгляд его сейчас выражал что-то вроде своего рода сочувствия.

— Я ведь в осмотре места проишествия принимал участие. Ну, когда прихлопнули его, китайца твоего…

На секунду она словно остолбенела.

— С которым ты в тот день трахалась… Помнишь?

Девица изменилась в лице, рот у нее был раскрыт, глаза бегали по сторонам. Но майор словно бы и не замечал этого: его другое интересовало.

— Тут вот вопрос у меня один: ты ведь пистолет тогда взяла? Да?

— Да, — словно булыжник сглотнула она…

— Я так и понял тогда. И куда дела, а?

— Да я…

— Я ж тебя не спрашиваю, что — ты?… Я тебе другой вопрос задаю: где пистолет? Он мне нужен. Сейчас.

Она явно не знала, что сказать и как открутиться. О мог этого не видеть.

— Ну, слушай, — терпеливо, словно учитель, внушающий непонятливому ученику, продолжал он, — Мы тут двое. Без посто ронних, без шума… Если бы хотел что другое, я бы понятых при влок, всякое другое… Хочешь без неприятностей, — тащи его сюда. Давай по- хорошему…

Зевнув, он по-свойски слегка похлопал себя по незакрыто му рту:

— Давай, телись. Что поделаешь, дело житейское. Выпить у тебя чего-нибудь найдется?

— Вроде было…

Она все еще не могла решить, как быть. А он не только не помогал ей уселся посреди комнаты на стул, прямо на белье ее там раскиданное и улыбался, как сытый кот.