– Приятно познакомиться! – восклицает пастор Торрес, когда мы торопливо поднимаемся по лестнице. – Приглашаем тебя в церковь на следующей неделе!

Арианна остановилась на вершине лестницы.

– Я извинилась заранее. Не забывай об этом. Они просто ужасны.

Я пожимаю плечами.

– Не так уж и плохо.

– Ложь. Моя мать – кретинка.

– Видала и хуже. – Я следую за ней по коридору в комнату. – И какого черта все эти разговоры о диете?

– Я не влезла в платье для выпускного, которое она мне купила.

Качаю головой. Я не могу представить, чтобы кто то подумал, что Арианне еще есть куда худеть.

– Она все время такая?

– Достаточно часто.

Я хожу по комнате Арианны, стараясь не думать о том, заметила ли мама или Фрэнк мое отсутствие. Все в ее комнате оформлено в оттенках белого и кремового. Нигде ни пылинки. На розовой пробковой доске над комодом, французском антикварном предмете с витыми ножками и состаренными оловянными ручками, приколота куча лент из оркестра и сольных концертов. На доске также прикреплены несколько розовых канцелярских листков. «Расписание» написано фиолетовой ручкой. Арианна расписала свою жизнь до получаса: занятия на флейте, домашние задания, встречи по изучению Библии. Ежедневные упражнения по часу: 50 отжиманий, 100 подтягиваний, 200 приседаний и т. д. На другом листе она разбила расписание тестов, контрольных работ и домашних заданий на всю неделю с указанием сроков сдачи и предполагаемого времени на их выполнение.

– Ты и правда все это делаешь? Каждый день?

Арианна кивает. Она стоит перед дорогим зеркалом в полный рост, проводя пальцами по животу.

– Могу я тебе кое что рассказать?

– Конечно. – Я опускаюсь обратно на гнездо подушек в центре ее комнаты.

– Каждый день я просыпаюсь в унынии. Не просто без радости, а именно печальной. Иногда мне так тяжело, что я не уверена, что выкарабкаюсь. Я чувствую себя такой уставшей. Все. Все. Время. Потом испытываю вину, как будто я не заслуживаю таких чувств. И от этого становится только хуже. Все говорят мне, чтобы я расслабилась или больше улыбалась. Если бы могла что то с этим сделать, я бы сделала. Но я не знаю, как.

Почему она мне это говорит? Я никогда не делала для нее ничего хорошего. Никогда. На самом деле, на наших консультациях я все еще веду себя как скотина. Я не хочу быть сволочью. Я в долгу перед ней. Арианна спасла меня. Нравится мне это или нет, но это что то значит. Как будто эта комната, прямо сейчас, отделенная от остального мира, каким то образом выше всех прежних правил и иерархии старшей школы. Я упираюсь подбородком в колено и пристально смотрю на нее.

– Ты не выглядишь так, будто у тебя депрессия.

– Конечно, нет. Ты не единственная, кто умеет все скрывать.

Она продолжает смотреть в зеркало, ее лицо бесстрастно.

– Меня всегда удивляет, как самая глубокая боль – та, которую никто никогда не видит – не оставляет даже следа, никаких шрамов. Ничего. Это казалось неправильным. Поэтому я сделала его сама. – Она поднимает свитер и закатывает пояс леггинсов, обнажая страшный фиолетовый шрам, пересекающий нижнюю часть живота.

Мои глаза расширяются.

– Какой ужасный шрам.

Арианна опускает свитер.

– От тебя, я уверена, это комплимент.

– Так и есть.

– А как насчет твоих приятелей, помешанных на Иисусе? Что они говорят?

– Мои друзья из молодежной группы и Библейского кружка? Они все ведут себя идеально. Если они совершают ошибки или сомневаются, то держат это при себе. Так что нет, я им об этом не говорила.

– Похоже, они лицемеры.

Она вздыхает.

– Может быть. Некоторые из них.