Переодеваясь, разбудил Костю и передал страшную для меня новость. Жена в больнице, сердечный приступ… Просит приехать…

– «Новость» шита белыми нитками, – безаппеляционно заявил сыщик. – Как мы и предполагали, вас пытаются выманить из квартиры. Хотите убедиться – позвоните жене. Только не отсюда – телефон может прослушиваться. По дороге на вокзал зайдите на переговорный пункт…

Дыщать стало легче. Действительно, Виталий, основательно изучив отчима, изобрел самый простой и надежный способ удалить из квартиры нежелательного свидетеля. Знает, подонок, как я люблю Машеньку, вот и с присущим ему артистизмом сыграл на этом святом для каждого порядочного человека чувстве.

И это – Человек? Дерьмо собачье, мозгляк, мерзавец, твердил я про себя торопясь к переговорному пункту. Понадобится – подставит под нож убийцы родную мать, продаст отца, переступит через их тела и спокойно станет удовлетворять скотские свои желания.

Вокруг переговорного пункта – тишина и покой. Люди, конечно, ходят, занимаются привычными делами. В стороне на траве газона мирно спит пьяный алкаш, рядом ползают на четьвереньках два его собутыльника. Если бы мне поручили изобразить герб новой России, нарисовал бы бутылку водки и присосавшегося к ней грязного бомжа. А внизу написал: свобода с законом и демократией.

К тротуару прижалась шикарная иномарка. «Бмв» либо «волво» не разглядел: нет ни времени, ни настроения. Заметил только в салоне расфуфыренную красотку годков шестнадцати, не больше. Либо дочь «нового русского», либо его любовница. Может быть, элитная проститутка. Совмещающая занятие сексуальным бизнесом с занятиями в престижном учебном заведении или в школе.

Что мне сейчас до иномарок и проституток, когда Машенька может быть находится между жизнью и смертью? Вдруг все, что отчаянно прокричал в трубку пасынок – правда? Успокоительные заверения Кости перестали действовать на меня, возвратилась прежнее паническое желание – вскочить в первую же электричку и…

Сработал заложенный родителями и школой механизм обязательности: пообещал – выполни. Еще раз внимательно осмотревшись и не заметив ничего подозрительного, я бросился к московскому телефону. Сейчас только он способен решить дальнейшие мои действия: ответит Машенька – отправлюсь в уголовный розыск к Стулову, не ответит – помчусь в больницу.

А вдруг возле телефона сидит Виталий? Обычно отвечает Машенька, если ее нет, значит, в больнице. Разговаривать с пасынком не стану.

Протяжные гудки напоминают болезненные стоны… Один… второй… третий… Неужели Виталий сказал правду?

– Вас слушают.

Мелодичный машенькин голос ласково погладил натянутые нервы, освежил пылающую голову.

– Как ты себя чувствуешь? – машинально спросил я, нарушив данный год тому назад запрет на общение с бывшей женой. Во всех видах и формах. – Как сердце?

– Павлик? – обрадовалась Машенька. – Наконец то, появился… Почему не звонишь, не приезжаешь? – и тихо, едва слышно, прошептала. – Мне плохо без тебя…

Плохо? А мне разве хорошо? Но я – один, без ежедневных проблем и взрывов, для удовлетворения плотских желаний имею под боком сдобную коротышку, никто не мешает работать, не поливает матом, не размахивает перед лицом кулаками.

Машенька живет с сыном, родным и поэтому – любимым. Все его недостатки окупаются одним единственным словом – сын. Все остальное прощается, отбрасывается, как нечто второстепенное, малосущественное. И грубость, и предательство, и манеры завзятого преступника…

– Мне тоже нелегко, – признался я, глотая заершенный ком. – Ты должна понять…

Что именно Машенька должна понимать, осталось за кадром.