пускало корни и крепло, подстегнутое палящим жаром ненависти - и,

ощутив эту растущую мощь, Иеро обрушился на колдуна.

       И встретил стену.

       Перед ним был другой человек - не жалкий самоучка-телепат, а

нечто сильное, грозное, цельное, и эта целостность и сила соединялись

с великим искусством. Более совершенным, чем у мастеров Нечистого,

несравнимым с умением твари, с которой он бился в болотах Пайлуда;

пожалуй, лишь Дом, зловещий монстр из южных пустынь, мог отразить

его удар с таким поразительным мастерством.

       Это было невероятно, но это было так!

       Олаф, терзая свисавшую с уха серьгу, глядел на него с

мрачной ухмылкой, и до священника долетела мысль, просочившаяся сквозь

ментальный барьер: пусть Гунар погибнет, пусть! У меня много сыновей,

одним больше, одним меньше, какая разница? Но ты - мой!

       Подстегнутый этим посланием, Иеро бросился в битву.

       Сейчас он не видел и не ощущал ничего - ни глубокой тишины,

что вдруг раскинула крылья над домами, ристалищем и всем берегом, ни

сотен глаз, взиравших на него, ни присутствия седобородого эливенера,

застывшего рядом со стиснутыми кулаками, ни тревоги Горма, резко

вскинувшего голову. Мышцы его окаменели, мир затмился в его глазах;

он наносил и отражал незримые удары, чувствуя, как чудовищная тяжесть

то наваливается на ментальный щит, то отступает, опалив его зноем

насмешки и ненависти. Но самое странное было в том, что эти эмоции

принадлежали как бы двум различным людям: ненависть - колдуну,

насмешка - кому-то другому, неизмеримо более могущественному и будто

забавлявшемуся с ним; существу, для которого этот смертельный поединок

являлся всего лишь игрой.

       Неужели он борется с Нечистым? С дьяволом, который вдруг

вселился в колдуна? С неведомой тварью, что покровительствовала Олафу,

источником его злобной силы?

       И этот демон смеялся над ним!

       Мысль была позорна, нестерпима!

       Его вдруг стали охватывать то жара, то удушье, то леденящий

озноб, будто из сожженной солнцем пустыни он попадал в пространство

без воздуха, а затем - на вершину покрытой снегом горы. Собразив, что

враг подбирается к центрам дыхания и терморегуляции, священник, укрепив

барьер, отбил атаку. Его ответный импульс был подобен острой спице;

стиснув челюсти, собрав все силы, Иеро бросил это ментальное копье в

разум колдуна, и ему показалось, что вражеская защита дрогнула. Снова

и снова он направлял свои мысленные стрелы в расширявшуюся брешь,

чувствуя, как Олафа охватывает ужас - но та, другая личность, главная

в их странном симбиозе, была недосягаема.

       Раздался беззвучный смех - вернее, отзвук далекого смеха,

и в то же мгновение барьер в сознании Олафа рухнул. Ментальное

уничтожение стремительно; ворвавшись в его мозг, Иеро парализовал

центры кровообращения и остановил сердце. Быстрая, легкая смерть, ибо

мозг, лишенный притока крови, живет лишь несколько минут; но достаточно

одной из них, самой первой, чтобы сознание отключилось, и человек впал

в кому.

       Священник поднялся, пошатываясь, и бросил взгляд на тело

колдуна, что корчился в дальнем конце помоста. Судорожные движения

его рук и ног становились все беспорядочней и слабее, кожа побледнела,

а на лбу выступил обильный пот; наконец он выгнулся дугой, рухнул на

кучу шерстяных ковров и застыл с раскрытым ртом, уставившись в зенит

потухшими глазами.