ненадолго скрыли бойцов, и минуту-другую священник видел лишь смутные

силуэты, что метались по площадке, да слышал ритмичный звон, когда

стальные лезвия били друг о друга. Впрочем, он не нуждался ни в зрении,

ни в слухе, чтобы следить за схваткой; он явственно ощущал бешенство

Гунара, его уверенность в победе, его яростный стремительный напор.

К удивлению и радости Иеро Сигурд был спокоен; секира летала в руках

северянина, и каждый удар, каждый выпад противника или приходился в

пустоту, или наталкивался на лезвие секиры. Гунар, похоже, рассчитывал

быстро разделаться с врагом и щедро тратил силы; надолго его не хватит,

решил Иеро, переключая внимание на колдуна.

       Тот сидел на своих коврах, уставившись на арену прищуренными

глазами. Никакой ментальной активности с его стороны не замечалось,

кроме вялого интереса к происходящему на площадке, будто он был всего

лишь зрителем, коему безразлично, кто победит и останется в живых, а

кто падет на землю с разбитой головой. То и дело он ощупывал свисавщую

с уха сережку, как бы играя с ней, и казалось, что это занятие увлекает

его гораздо больше, чем зрелище поединка.

       Успокоившись, Иеро перевел глаза на ристалище. Пламя слегка

опало, и теперь можно было разглядеть, как бойцы кружат в середине

арены, подальше от огня, обмениваясь яростными ударами. Каждый старался

хотя бы на шаг оттеснить противника к костру, что давало несомненный

выигрыш: трудно размахивать секирой, когда подпекает лопатки. Пока

что оба бойца выглядели полными сил, и ни один не выказывал утомления

и не уступал другому. Гунар, пожалуй, чаще атаковал, но удары Сигурда

были точнее, и предплечье его врага уже украшала длинная кровоточащая

царапина.

       Гунар вдруг гневно взревел и в стремительном выпаде направил

нижний конец древка в живот северянину. Сигурд отскочил, покачнувшись,

попытался достать незащищенную голову сына Олафа, но тот, очевидно,

предвидел такую возможность: его секира резко взмыла вверх, парируя

удар. Он выиграл первый шаг, затем - второй, обрушив лезвие со страшной

мощью на топор соперника и снова заставив его отступить. Теперь Сигурда

отделяли от пламени девять или десять футов, и Иеро заметил, что он

передергивает плечами - видимо, жар палил кожу.

       Тем не менее, он отступил еще и еще, с хрипом втягивая жаркий

воздух, однако глаза его были по-прежнему холодны и спокойны. Что-то

замышляет, догадался Иеро, чувствуя, как от Сигурда накатывают волны

возбуждения. Он, однако, контролировал свои эмоции; ни один мускул на

его лице не дрогнул, и лишь телепат смог бы предвидеть, что в голове

северянина зреет какой-то план. Кажется, он не даром заманивал врага

к огненному кольцу. Оно, в сущности, тоже являлось оружием, и каждый

из сражавшихся мог использовать огонь в силу своего разумения.

       Сыновья Олафа, стоявшие под стеной, подбадривали Гунара

пронзительным свистом и лязгом оружия; их физиономии раскраснелись,

руки сжимали мечи и топоры, и казалось, что они вот-вот лишатся

остатков самообладания и гиком ринутся на толпу молчаливых бондов.

Очевидно, такие опасения возникли не только у Иеро; мужчины, окружавшие

ристалище, старались не поворачиваться к вооруженным молодцам спиной,

а многие нащупывали у поясов ножи и кинжалы. Харальд, двигаясь вдоль

внешнего края огненного кольца и прикрывая ладонью щеки, следил за

поединком, но остальные судьи с тревогой посматривали на Олафа, будто

ожидая, что он вдруг поднимется и превратит Сигурда в собаку, а всех

остальных - в стадо овец, которых тут же перережут его сыновья.