По улице проскакали четыре всадника. Передний – в темном жупане из тонкого сукна, с дорогой саблей на бо­ку – показался Звенигоре знакомым. Где-то он уже видел это бледное треугольное лицо с крепко сжатыми губами. Но вот где, припомнить не мог. Сзади мчались слуги.

Подошел пожилой крестьянин с деревянными ведрами на коромысле. Издалека скинул шапку перед казаком, по­клонился:

– Дай бог здоровья!

– Будь и ты здоров! – ответил Звенигора и показал нагайкой на крепость. – Кто это тут замок построил?

– Нашелся такой, – уклончиво начал крестьянин, но, увидев открытое лицо и доброжелательный взгляд, доба­вил: – Петро Чернобай... Дорошенковского полковника Якима сынок... Хотя молодой, а жила! В паны лезет!.. Вот и построил... чужими руками...

«А-а, Чернобай... Так это он проскакал только что», – подумал Звенигора, его-то он действительно встречал и раньше.

Два года тому назад Чернобай приезжал на Запорожье с письмом от правобережного гетмана Петра Дорошенко. Чернобай держался высокомерно, и запорожцы пригрози­ли привязать его к лошадиному хвосту, если он не уберет­ся ко всем чертям из Сечи.

Видя, что горячие головы могут исполнить угрозу, Серко приказал Звенигоре с десятком казаков проводить Чернобая в степь и там отпустить на все четыре стороны: посланец все-таки!

– Знаю такого, – сказал Звенигора и, вспомнив опу­стошенный татарами хутор, добавил: – Однако вы напрас­но на него в обиде... В окрестностях рыскают татары, в крепости можно переждать лихое время.

– Татары? Где? – Крестьянин вздрогнул.

– Камышовку спалили... Я чуть было не наткнулся на их конный отряд. Всех увели в неволю. А младенцев и стариков перебили...

Крестьянин изменился в лице.

– Спасибо, казак, за весть! Я побегу... Надо тревогу поднимать...

Он бросил ведра на землю и быстро побежал в кре­пость.

Напоив коня, Звенигора выскочил из села в степь. Гнал коня изо всех сил, не жалел. Было бы глупо попасть в руки татар в самом начале пути. С жеребца летела желтая пена, он тяжело дышал.

Стал придерживать коня только тогда, когда въехал в лес. Узкой тропинкой взобрался на холм и остановился.

Вечерело.

На голой вершине, открытой всем ветрам, стояла ста­рая, почерневшая от времени мельница с обломанными крыльями. Вокруг ни души. Даже дорога и тропинки, вив­шиеся к ней по лесу, позарастали бурьяном и кустарником. Видно, давно уже не привозили сюда зерна для помола, давно отгрохотали и остановились каменные жернова.

Звенигора привязал коня к обгрызенной коновязи, а сам, вытянув занемевшие ноги, сел на дубовую колоду, прислонился спиной к стене ветряка и закрыл глаза. По­чувствовал, как усталость сковывает тело, задремал.

Неожиданно в вечерней тишине послышалось какое-то шуршание и тихие вздохи. Звенигора подскочил и огля­нулся... Что за чертовщина! Нигде никого! Неужели при­таился кто на мельнице? Или ему почудилось?

Он притих, прижавшись ухом к холодным замшелым доскам. И снова послышался шорох. Потом тихий жалоб­ный стон. Словно кто-то беззвучно плакал. Звенигора вско­чил на ноги и кинулся к дверям. Они были закрыты же­лезной цепью и приперты крепким дубовым колом.

«Странно, – подумал казак, вытаскивая из дерева ско­бу, – кому понадобилось запирать эту ветхость?»

Двери со скрипом открылись.

– Кто здесь? – спросил Звенигора, входя внутрь.

В ответ – тишина и темнота. Сделал несколько шагов дальше, и серый вечерний свет, вырвавшись из-за его спи­ны, упал на утоптанный тысячами ног пол и косматые внутренности ветряка – короб для муки, жернов, узкие сту­пеньки, ведущие куда-то вверх, опутанные паутиной балки.