Подъехал всадник.

– Что там? – тихо спросил Чернобай.

– Кто-то едет по склону вверх.

– А, черт! Заткните ему рот, а то, не ровен час, начнет кричать.

Звенигоре всунули в рот шершавый вонючий кляп. Дышать стало тяжело. От удара пистолетом гудела го­лова.

– Ну, айда! – Чернобай вскочил на коня. – Митрофан, береги мне его как зеницу ока. В случае опасности нож под ребро. Чтоб и не пикнул!

Отряд рысью выехал на лесную дорожку, что петляла меж голых деревьев. Никто не разговаривал, только глухо топали копыта.

Вскоре началась степь. Густые сумерки окутывали землю.

Луна еще не взошла, и холодное зимнее небо серым колпаком опускалось сверху.

У Звенигоры затекли завязанные ноги и руки. Воню­чая тряпка не давала дышать. Он старался вытолкнуть ее изо рта языком, но только наглотался шерсти.

Дороге, казалось, не было конца. Около полуночи оста­новились в редком кустарнике. Чернобай пропал в темно­те и вскоре возвратился в сопровождении всадника, в ко­тором Звенигора узнал татарина.

– Езжайте за нами, – приказал Чернобай парням, а сам с татарином поехал впереди.

Они спустились в глубокий овраг, где горел костер. По склонам паслись стреноженные кони. На холодной, про­мерзшей земле сидели и лежали люди – захваченные в полон мужчины, женщины, подростки. Возле них с обна­женными кривыми саблями ходили татары-часовые.

Заметив прибывших, от костра поднялись двое, при­держали коней у Чернобая и сопровождавшего его тата­рина.

– Али, – обратился к нему Чернобай, – смотри товар, у меня времени мало.

С этими словами он кивнул парням, чтобы сняли с ко­ней девушек. Бледные от страха и переживаний, они испу­ганно смотрели на татарина, который зацокал языком и расплылся в радостной улыбке.

– Ай-вай! Якши! Дуже допре! – путал он татарские и украинские слова. – Якши ханум! Ага знает толк! Не­даром моя делал такой опасный поход. Будет чем прода­вать в Кафу!

Он подошел к девушкам, грязными пальцами поднимал их подбородки и, цокая языком, заглядывал в глаза. Не­счастные онемели от страха, вздрагивали от омерзения, но Али не обращал на это никакого внимания.

– Ай-вай! Якши ханум, – удовлетворенно повторял он. – Спасибо, мий дорогой труже, спасибо, ага Петро!

– Товар для ханского гарема, – сказал Чернобай. – Плати деньги, Али!

Покрытое оспой лицо татарина сразу стало суровым, непроницаемым. Глаза сузились.

– Сколько?

– По полторы тысячи цехинов!

Али проглотил слюну, словно подавился.

– По пятьсот.

Чернобай отрицательно покачал головой.

– По шестьсот. – Али облизал языком пересохшие на морозе губы.

– Ты выручишь по три тысячи, Али. Я знаю. Таких девчат еще никогда не продавали ни в Кафе, ни в самом Стамбуле. Они стоят больше, чем все твои невольники. – Чернобай скосил глаза в ту сторону, где ясырь. Мне они тоже не даром достались...

– Знаю, каждый охотник, выходя на охоту, рискует... Но денег ты за них не платил.

– Не стоила б овчинка выделки... Так какое твое по­следнее слово?

– По восемьсот – и ни цехина больше!

– Хорошо, – согласился Чернобай. – Но в случае опас­ности... сам понимаешь, они должны навек замолкнуть. Я рискую головой!

– Зачем такая разговор! – обиделся Али. – Не ма­ленькая я, знаю. Удар саблей – башка с плечей!

Из-под полы засаленного тулупа достал мошну, отсчи­тал деньги, потом кивнул на Звенигору:

– А этого за сколько?

– Этот не продается, – сердито ответил Чернобай.

– Жаль. Видно, крепкая казак.