На этих вечерних  беседах  Пепуш ревностно продолжал свои исследования,

то есть глазел на голландку в течение двух часов, а затем покидал зал вместе

с прочими посетителями.

     Случилось, что  однажды, стоя к голландке ближе,  чем  обыкновенно,  он

явственно  услышал,  как  она произнесла,  обращаясь  к  какому-то  молодому

человеку:  "Скажите,  кто это безжизненное привидение,  которое каждый вечер

часами не спускает с меня глаз, а затем исчезает, не проронив ни

     слова?"

     Пепуш почувствовал  себя  глубоко оскорбленным и, вернувшись домой, так

бесновался и  шумел в своей комнате, чтоо никто из друзей не узнал бы  его в

этом неистовом  состоянии.  Он  клялся и  божился,  что  никогда  больше  не

взглянет на негодную голландку, однако не преминул на следующий

     же вечер в обычный час оказаться у Левенгука и глазет прекрасную Дертье

еще упорнее, чем раньше, если  только это возможно.  Правда, уже на лестнице

ему стало очень не по себе при мысли, что он подымается вдруг опять  по  той

лестнице, и недолго думая он принял мудрое решение держаться по крайней мере

как можно дальше от этого соблазнительного существа. Действительно, он так и

поступил,  забившись  в дальний угол зала; однако попытка  потупить взор  не

удалась совершенно, и, как уже  сказано, он смотрел  прямо в глаза голландке

еще пристальнее, чем прежде.

     Он сам не знал, как это произошло, но Дертье Эльвердинк вдруг очутилась

вплотную рядом с ним в углу.

     Сладостной мелодией зазвучал ее голосок, когда она говорила:

     --  Я не  помню, чтобы я видела вас где-нибудь до Берлина, но почему же

так много  знакомого для меня в ваших чертах, во  всем  вашем облике? У меня

такое чувство, бут очень давние времена нас связывала тесная дружба, но было

то  в очень далекой стране и при каких-то  особых, странных обстоятельствах.

Прошу  вас, выведите  меня  из  этой неизвестности, и, если только  меня  не

обманывает  одно внешнее сходство, возобновим  те  дружественные  отношения,

которые, как дивный сон, покоятся в смутных моих воспоминаниях.

     Престранно  себя  чувствовал  господин  Георг  Пепуш  при  этих  словах

прекрасной  голландки.  Грудь  его стеснилась,  голова  горела,  а  все тело

затряслось  как в лихорадке. Если  это  и означало, что господин  Пепуш  был

влюблен  по  уши  в  голландку,  то  тут  была  все-таки  и  другая  причина

расстроенного состояния, лишившего его языка, да и разума. Только то  Дертье

Эльвердинк заговорила о том,  что ей сдается, будто много лет назад  она уже

встречалась с ним, в  его  душе вдруг словно как в волшебном фонаре, всплыла

картина, и  он увидел  далекое, далекое прошлое, предшествовавшее  даже тому

времени, когда он впервые вкусил  материнского молока, и в этом прошлом  жил

как он сам, так и  Дертье Эльвердинк. В это мгновение как молния сверкнуло в

нем воспоминание, которое напряженная работа мысли облекла наконец в ясный и

отчетливый  образ;  воспоминание это  состояло  в  том, Дертье Эльвердинк --

принцесса  Гамахея,  дочь  короля  Секакиса, которую он любил  в  те  давние

времена,  когда  был  еще  чертополохом  Цехеритом.