какая-то племянница укротителя, никогда до сих пор  не показывавшаяся, стала

присутствовать  на  представлениях.  Племянница  же  эта  такая  красивая  и

очаровательная девица,  да еще так  прелестно наряжается,  что  и рассказать

невозможно. Толпа молодых модников,  которые, как первые скрипки в оркестре,

задают тон всему обществу, устремилась на сеансы укротителя,  и так как свет

всегда ударяется  в ту или другую крайность, то племянница укротителя вскоре

прослыла невиданным чудом. Посещать укротителя блох стало признаком хорошего

тона, кто не видал его  племянницы, не мог принять участие в разговоре, дело

укротителя  пошло на лад. Никто не мог только примириться с именем Дертье, и

так  как  в  это  самое время несравненная Бетман в  роли королевы  Голконды

поражала   всех    высоким   изяществом,   неотразимой   привлекательностью,

женственной нежностью, какая только свойственна прекрасному полу, и казалась

идеалом того несказанного обаяния, которым женское существо может обворожить

всех и вся, то и голландку наименовали Алиной.

     В  это время прибыл  в Берлин Георг Пепуш; красота племянницы Левенгука

была предметом злободневных разговоров. Так и за общим столом гостиницы, где

остановился  Пепуш,  только  и  говорили что  о маленьком  прелестном  диве,

восхищающем не только мужчин -- старых и молодых, но даже и женщин. К Пепушу

пристали  с тем, чтобы  он немедленно  же  отправлялся  смотреть  прекрасную

голландку,  если не хочет отстать от Берлина. Пепуш обладал раздражительным,

меланхолическим  темпераментом;  в каждое наслаждение  примешивался для него

горький привкус,  проистекающий, несомненно,  из  того  черного  стигийского

ручейка,  что  струится  сквозь всю нашу жизнь,  и  это делало его  мрачным,

замкнутым и часто несправедливым к окружающим. Понятно  поэтому,  что  Пепуш

был не большим охотником бегать за хорошенькими девушками,  но  как-никак он

все-таки направил свои стопы к укротителю  блох не столько ради опасно чуда,

сколько  желая убедиться в  справедливости  свое предвзятого  мнения, что  и

здесь, как  почти  всегда в  жизни,  людей  морочит  лишь какое-то  странное

ослепление. Голландку он нашел очень красивой  и миловидной,  но, взирая  на

нее,  не  мог  удержаться  от самодовольной  улыбки: его проницательность не

обманула его, и он  уже вперед  догадался,  что  эта малютка могла вскружить

лишь от природы расшатанную голову.

     Красавица  держала  себя  легко  и  непринужденно, как  это свойственно

лицам, получившим тончайшее светское  в питание, и  прекрасно владела собой;

эта милая крошка умела привлекать к себе и в  то же время удерживать в граню

деликатного  обхождения толпу  поклонников, осаждавшую  ее  со  всех сторон;

когда она с очаровательной кокетливостью доверчиво протягивала кончик своего

пальца, у них не было духу схватить его.

     На Пепуша как на незнакомца никто не обращал внимания, и он мог вдоволь

насмотреться  на  красавицу.  Но  дольше  он  вглядывался  в  милое   личико

голландки,  тем более  пробуждалось  в  глубине  его  души  какое-то  глухое

воспоминание, как  будто он  уже где-то ее видел, хотя и  в совершен  другой

обстановке и в ином одеянии, да и сам он будто имел тогда совсем иной облик.