окно и обернулся.

     -- А, вот и ты! -- воскликнул он, как будто только сейчас

     заметил Перегринуса. -- А, вот и ты! Ты пришел  навестить свою невесту,

это в порядке вещей, и третий  здесь только лишний. А потому я удаляюсь, но,

перед  тем  как  я  уйду, позволь тебе сказать, мой дорогой  Перегринус, что

Георг Пепуш презирает всякий дар, который  сострадательный друг бросает ему,

как милостыню  бедному грешнику! Да  будет проклята твоя жертва,  я  не хочу

ничем быть тебе обязанным. Бери ее, прекрасную  Гамахею,  которая так  любит

тебя, но берегись, как бы чертополох Цехерит не пустил корней под

     твоим домом и не разрушил его стены.

     Тон  и  все   поведение  Георга  граничили  с  грубым  бахвальством,  и

Перегринус был оскорблен до глубины души тем, что Пепуш так дурно истолковал

все его действия.

     -- Мне никогда, -- сказал он, не скрывая своей досады, -- мне никогда и

в голову  не  приходило становиться  тебе  поперек  дороги;  в тебе  говорит

безумство и ревность  влюбленного,  иначе  ты понял  бы,  что  я  совершенно

невиновен во всем, что ты сам выдумал. Не требуй, чтобы я убил змею, которую

ты питаешь в  груди себе на мучение! Знай же, что тебе  не бросал я никакого

дара, тебе не приносил никакой жертвы, отказываясь от прекраснейшей и, может

быть, от  высшего счастия  моей жизни. Иной, более  высокий  долг, нерушимое

слово принудили меня к этому!

     В дикой ярости Пепуш уже занес кулак на друга, но тут малютка бросилась

между ними и, схватив Перегринуса за Руку, воскликнула со смехом:

     -- Оставь его, пусть убирается этот нелепый чертополох у него одна дурь

в голове, он до того своенравен и упрям, как вся их порода чертополохов; что

никогда сам даже не знает чего он, собственно, хочет; но ты мой и останешься

моим, мой милый, горячо любимый Перегринус!

     С этими  словами  малютка усадила  Перегринуса на  канат  и без  всяких

церемоний  прыгнула  к нему  на  колени. Пепуш досыта обгрызши  свои  ногти,

бросился вон из комнаты.

     --  Оставь  его, пусть убирается  этот нелепый чертополох,  у него одна

дурь  в  голове,  он  до  того  своенравен  и  упрям,   как  вся  их  порода

чертополохов, что никогда сам даже  не знает, чего он, собственно, хочет; но

ты мой и останешься моим, мой милый, горячо любимый Перегринус!

     С  этими  словами  малютка усадила  Перегринуса на канапе  и без всяких

церемоний  прыгнула  к нему  на колени. Пепуш,  досыта  обгрызши свои ногти,

бросился вон из комнаты.

     Малютка,  одетая опять  в свое соблазительное, фантастическое платье из

серебряной тафты, была  по-прежнему  прелестна  и обворожительна; Перегринус

чувствовал,  как у него по жилам заструилось  электрическое тепло ее тела, и

все-таки по временам на него веяло каким-то  ледяным, недобрым трепетом, как

бы дыханием  смерти. Впервые ему почудилось в  глубине  глаз  малютки что-то

странно безжизненное, застывшее, а  в  звуке  ее голоса, даже  в  шелесте ее

серебряной тафты звучало что-то ему чуждое, чему никоим образом не следовало

доверять.