странно безжизненное, застывшее, а  в  звуке  ее голоса, даже  в  шелесте ее

серебряной тафты звучало что-то ему чуждое, чему никоим образом не следовало

доверять. Ему тяжело было вспомнить,  что в тот раз,  когда  Дертье говорила

ему то, что согласовалось с ее мыслями, она была также одета в тафту; почему

именно тафта казалась ему  опасной, он сам  не знал, но мысли  о  тафте и  о

чем-то  зловещем сами собой  связывались друг с другом, подобно тому как сон

соединяет  самые  разнородные образы и люди  объявляют  все  это чепухой, не

постигая глубокой, сокровенной их связи.

     Вовсе  не  желая  огорчать милое маленькое существо каким-нибудь ложным

подозрением,  Перегринус подавил свои чувства и ждал  только  благоприятного

момента, чтобы вывернуться из ее объятий и ускользнуть от райской змеи.

     -- Но что с тобой, -- сказала наконец Дертье,  -- что  с тобой сегодня,

мой нежный друг? Ты так холоден, так бесчувствен! Что у тебя на душе,  жизнь

моя?

     -- Голова болит, -- отвечал Перегринус  как только  мог равнодушнее, --

голова болит  -- хандра -- глупые мысли --  только  это и расстраивает меня,

милое  мое дитя,  и  больше  ничего.  Пусти меня на воздух, и  все пройдет в

несколько минут; кроме того, у меня есть еще одно дело.

     --  Все  это,  --   воскликнула  малютка,   быстро  соскочив   с  колен

Перегринуса,  --  все это ложь, но ты злая  обезьяна, которую  сначала нужно

приручить!

     Перегринус  вздохнул свободно,  когда очутился на улице, но  уже совсем

вне  себя   от  радости  был  мастер-блоха,   который,  сидя  в  галстуке  у

Перегринуса,  без  умолку  хохотал и так хлопал в  ладоши, что  всякому было

слышно.

     Перегринусу  была  немножко  тягостна   эта  веселость  его  маленького

протеже, ибо она мешала ему думать. Он  попросил  мастера-блоху успокоиться,

ибо солидные люди уже стали посматривать на него с упреком, полагая, что это

он сам так хохочет и выкидывает такие глупости на улице.

     -- Какой  же я дурак, -- восклицал мастер-блоха, не в состоянии умерить

свой восторг,  -- какой же я слепой дурак, что мог сомневаться в победе там,

где  не  было  никакой  надобности и бороться. Да, Перегринус, это  так,  вы

победили  в  то  мгновение,  когда  и  самая смерть  возлюбленной  не  могла

поколебать вашего решения. Дозвольте мне ликовать, дозвольте мне радоваться,

ибо все это могло бы  оказаться обманом, если  бы не  показались уже  первые

лучи солнца, которое озарит все тайны.

     Когда  Перегринус постучал в  дверь Лэммерхирта,  нежный женский  голос

откликнулся:  "Войдите!"  Он отворил  дверь; девушка,  бывшая одна только  в

комнате, встала ему навстречу и приветливо спросила, что ему угодно.

     Для  благосклонного  читателя  будет достаточно, если  мы  скажем,  что

девушке  этой  могло быть  около  восемнадцати  лет,  что  она  была  скорее

высокого, чем низкого роста,  стройна, прекрасно  сложена, что волосы  у нее

были каштановые, глаза  темно-голубые, а кожа казалась нежной  мягкой тканью

из лилий и роз.