Можно себе представить, как мало Перегринус верил в мудрость и ученость

обоих  микроскопистов,  раз  оба  они  не смогли  разгадать  главного пункта

гороскопа.  Поэтому  он  не  придал  никакого  значения  тому  воображаемому

стечению  обстоятельств,  которое  обусловливало  необходимость  его брака с

прекрасной  Дертье, и мог твердо и  определенно заявить, что отказывается от

руки Дертье, не  желая причинять горя своему лучшему искреннему другу, юному

Георгу  Пепу-шу,  который  имеет  более  давние  и более законные  права  на

обладание  прелестным  существом; и  слова своего он ни  за  что в  мире  не

нарушит.

     Господин Сваммердам поднял свои  серо-зеленые кошачьи глаза, которые до

сих пор  держал потупив, выпучил их  на Перегринуса и улыбнулся,  как хитрая

лиса.

     --  Если  только  дружба  с   Георгом  Пепушем,  --  заговорил  он,  --

препятствует Перегринусу дать  волю своим чувствам, то  это  препятствие уже

устранено;  ибо Пепуш  хотя  и  страдает некоторым  помешательством,  однако

понял, что  его  брак  с  Дертье Эльвердинк противоречит  сочетанию светил и

сулит только всякие  беды и  гибель; поэтому Пепуш  отказался  от всех своих

притязаний на руку Дертье, заявив только, что он готов пожертвовать жизнью в

защиту  прекраснейшей,  которая  не может  принадлежать  никому,  кроме  его

сердечного  друга  Тиса,  от неуклюжего  болвана  bel esprit и  от кровососа

брадобрея.

     Ледяной  озноб  потряс   Перегринуса,   когда  он  прочитал  в   мыслях

Сваммердама,  что  все,  сказанное  им,  было   правдой.  Охваченный  самыми

странными и противоречивыми чувствами, он упал на подушки и закрыл глаза.

     Господин Сваммердам настоятельнейше приглашал  Перегринуса сойти вниз и

самому из уст Дертье и Георга услышать о настоящем положении вещей. Засим он

распростился  с  Перегринусом,  причем  раскланивался  столь   же  долго   и

церемонно, как и при своем появлении.

     Мастер-блоха, спокойно сидевший все это время  на  подушке, перепрыгнул

вдруг  к  самому  кончику ночного  колпака господина Перегринуса.  Затем  он

поднялся на своих длинных  ногах,  стал ломать себе руки, умоляюще простирая

их к небу, и воскликнул сдавленным от горьких слез голосом:

     --  Увы  мне, несчастному! Я  уже думал, что спасен,  а  теперь  только

начинается  опаснейшее испытание!  К  чему  мужество, к  чему  непоколебимая

твердость моего благородно! покровителя,  раз все, все восстает против меня!

Я сдаюсь! - все кончено.

     -- Ну, что вы, -- сказал господин Перегринус слабым голосом, -- ну, что

вы сетуете там, на моем ночном колпаке, милый  мастер?  Неужели  вы думаете,

что  вы  один имеете причину  жаловаться? Разве я  сам  не нахожусь  также в

отвратительнейшем положении? Все существо мое потрясено и расстроено, и я не

знаю, с  чего  начать, что думать.