Пусть эта Прометеева искра возжигает вслед за
тем и факел Гименея, как добрую домашнюю свечу, при ярком свете которой
хорошо читать, писать, шить, вязать чулок; пусть тут и веселое потомство при
случае пачкает себе мордочки вишневым сиропом -- все это у нас на земле в
порядке вещей. Кроме того, такая небесная любовь имеет свою высокую поэзию,
но важнее всего то, что эта любовь не есть какая-нибудь пустая фантазия, а
что она действительно существует, как то могут засвидетельствовать многие
испытавшие ее, принесла ли она им счастье или несчастье.
Впрочем, благосклонный читатель, верно, давно догадался, что господин
Перегринус Тис в маленькую Дертье только здорово влюбился, но что лишь в то
мгновение, как он увидал этого прелестного, милого ангела. Розочку
Лэм-мерхирт, в его груди запылала истинная небесная любовь.
Немного благодарности снискал бы, однако, рассказчик предлагаемой
безумнейшей, причудливейшей из всех сказок, если бы он, шаг за шагом держась
церемониального марша присяжных романистов, не преминул вдосталь наскучить
своему читателю, как того требует каждый написанный по всем правилам роман,
а именно если бы он на каждой стадии пути, которую обычно подобает пройти
любовникам, позволял себе непринужденно отдохнуть. Нет! любезный читатель,
давай лучше поскачем, как лихие всадники на резвых, горячих конях, прямо к
цели, не оглядываясь ни направо, ни налево. Вот мы и приехали! Вздохи,
любовные жалобы, печаль, восторг, блаженство -- все соединяется в фокусе
того мгновения, когда прелестная Розочка, с очаровательным девственным
румянцем на щеках, признается счастливейшему Перегринусу Тису, что она его
любит, что она даже не может высказать, как сильно, как безмерно его любит,
как только им и живет, им -- ее единственной мыслью, им -- ее единственным
счастьем.
Но мрачный, коварный демон впускает свои черные когти и в самые
светлые, солнечные мгновения жизни; да! губительною тенью своего мрачного
существа он затемняет и это солнечное сияние. Так и в груди Перегринуса
вдруг поднялись злые сомнения, более того: злое подозрение защевелилось в
его душе.
"Ну, что же? -- нашептывал ему какой-то голос. -- Ну, что же? ведь и
та, Дертье Эльвердинк, признавалась тебе в своей любви, а любовь эта не была
ли презренной корыстью, желанием завлечь тебя, заставить нарушить слово,
предать лучшего друга, бедного мастера-блоху?"
"Я богат, говорят, мое добродушие, моя откровенность, которую многие
называют глупостью, могут приобрести мне двусмысленное расположение людей и
особенно женщин; и эта, которая признается тебе теперь в своей любви..."
Он быстро схватился за роковой подарок мастера-блохи, вынул коробочку и
хотел ее открыть, чтобы вставить в зрачок левого глаза микроскопическое
стекло и таким образом проникнуть в мысли Розочки.
Он поднял глаза, и чистая небесная лазурь прекрасных очей засияла ему в
душу. |