То, что я сперва принял за танцплощадку, на самом деле оказалось низкой сценой в виде вуду-перистиля. Столб в центре, который Епифания называла «пото митан», был толстенным, как древесный ствол, и рос из круглого основания, облицованного черно-белой плиткой. По гладкому лакированному красному дереву завивалась раскрашенная резьба: две переплетенные змеи.
Когда глаза привыкли к потемкам, я увидел с трех сторон сцены столики. На бамбуковых балках висело множество растяжек в блестках – с веве и другими вуду-символами. На ярких народных росписях стен изображались разные духи вуду, называющиеся лоа. Я узнал грубые изображения Папы Легбы, Дамбаллы, Эрзули, Барона Самеди и Агве.
Между картинами стояли алтари, посвященные отдельным лоа. Шкафы были забиты черепами животных, мечами, бусами, привязанными к стульчикам куклами, свечами, гипсовыми святыми и грубо вырезанными идолами, утыканными ржавыми гвоздями. Все так и лезли в глаза вперед других зрелищ аляповатого величия, все – могущественные и живые от веры. Невероятно, но я что-то почувствовал. В глубине души я верил в этих духов. Ритуалы затерлись в памяти. Остался только костяк – вера. Ведь давным-давно моей малышкой была мамбо Евангелина Праудфут.
Кто-то принес свечу в стакане, и мой стол озарился. Если я что и разглядел в темноте, теперь все потерялось за мягким свечением. Позади раздался хлопок – громкий, как неожиданный выстрел, – и я развернулся с рукой на пушке. Оказался лицом к лицу с официантом с пенящейся бутылкой «Мамма» в руках. К счастью, я его не пристрелил. Он ухмылялся, как Степин Фетчит. Очень понравилось, как я подскочил до потолка.
Рядом с официантом стояла черная красавица с бокалом шампанского в каждой руке. На ней было облегающее платье-футляр в блестках и без бретелек – такое тесное, словно ее в это платье налили, как мелассу. Коротко постриженные волосы цветом напоминали что-то между оловом и дымом. Красивое лицо без морщин. Щедрое декольте, обнажающее высокие и упругие груди, как у королевы выпускного бала. Над низким вырезом виднелась татуировка на правой груди, едва заметная на темной коже. Что-то вроде цилиндра. Может, логотип клуба, череп. На вид я дал ей лет пятьдесят.
Официант налил нам шампанского. Она села и придвинула бокал с пузырьками ко мне.
– Bon soir, – проворковала она – голосом зрелым, с хрипотцой.
Я поднял бокал.
– Ваше здоровье.
Она без труда переключилась на английский.
– Новые клиенты получают бесплатную шипучку. – И обратно на французский: – Etre au frais du patron. За счет заведения.
– Это ваша лавочка? – Мы коснулись бокалами. – Вы, стало быть, Бижу.
– Бижу Жоликёр. – Она улыбнулась, отпивая шампанское. – Ваше первое посещение cérémonie voudon? Мсье?..
– Фаворит, – сказал я. – Джонни Фаворит.
Я кое-что смыслю в вуду. В Нью-Йорке был в хуфоне и наверняка не раз. Захаживал с Евангелиной, когда был звездой на подъеме.
– Джонни Фаворит… – Она покатала имя во рту. – Знакомо. Почему? Не могу понять.
– Я был в шоу-бизнесе. Пел с биг-бендом перед войной. Оркестр Паука Симпсона. Он играл на барабанах. Его помните?
– Нет. – Улыбка Бижу превратилась в усмешку. – И все же… Вас я помню.
– Как это? Вы же понятия не имели, что я крунер.
– Vraiment. Я знала, что вы знаменитость, но из-за другого: un blanc поклонник voudon.
– Откуда вы этого набрались? У Уолтера Уинчелла?
– Я не знаю никаких вин-челов. – Взгляд обсидиановых глаз Бижу пронзили меня. |