– А я знаю, как помочь тебе, нянюшка, – затараторила она. – Нужно выучить самую обыкновенную допотопную стенографию. Тебе не придется больше мучаться, выводя закорючки, будешь ставить черточки и точки. Видишь, как просто? Мы станем учиться вместе.

Девочка забралась на руки к огромной обезьяне и нежно расцеловала ее.

– Эта простая мысль, – продолжала рассуждать малышка, – должна была придти в голову этому самовлюбленному всезнайке, как там его, все время забываю. – И встряхнув золотисто‑рыжей гривой, она добавила: – Ах, это вы, домини Мэнрайт, какой неприятный сюрприз!

– Ты права, Клаудиа, – взорвался Мэнрайт, – эта чертова девчонка уже успела перерасти твоих ребят. Лучше поменяй ей мокрые пеленки.

Галатея отозвалась, как ни в чем не бывало:

– С завтрашнего дня я начну сама пользоваться горшком, и вам не придется следить за моими пеленками. Лучше последите за своим языком.

– О‑о‑о! – задохнулся Мэнрайт и вылетел из комнаты с видом оскорбленного достоинства.

Галатея росла не по дням, а по часам. Так вытягиваются ростки молодого бамбука под южным солнцем. В доме ученого все ходило ходуном. Веселый смех Галатеи, казалось, звенел одновременно повсюду, ни часу не проходило без ее фокусов. Она выучилась играть на клавесине эпохи Регентства, который давно считался неисправным. Ей удалось убедить Игоря, что под видом клавесина скрывается одно из выпестованных им чудовищ. Вместе они настроили инструмент, привели его в порядок. Скрежещущие звуки концерта, исполняемого на камертоне, наполняли дом, и спасения от этих звуков не было за толстыми стенами и плотно закрытыми дверями. У Игоря не оставалось времени на приготовление обедов, и взрослым приходилось кормиться в ресторанах.

Галатея самостоятельно научилась стенографии и соединила стенографические значки с символами языка глухонемых. Теперь они с Клаудией подолгу махали руками, болтая обо всем на свете. Это наконец осточертело Мэнрайту, и он категорически запретил им объясняться на пальцах, заявив, что по милости обеих он у себя под носом ничего не видит. Тогда они нашли новый способ вести беседу. Крепко взявшись за руки, они продолжали свой беззвучный разговор условными поглаживаниями и прикосновениями ладоней. Гордость не позволяла Мэнрайту узнать, о чем они шепчутся.

– Скажут они вам, ждите, – ворчливо оправдывался он.

– Редж, а что если мы имеем дело с тем самым сюрпризом, который должна преподнести нам Галатея?

– Будь я проклят, если я знаю. Мне и так с ней хватает сюрпризов. Чертов ребенок!

Из кухни, где священнодействовал Игорь, она утащила лакрицу, обмазалась ею и фосфором из неприкосновенных запасов Мэнрайта, а затем среди ночи ворвалась к профессору Корку, фосфоресцируя в темноте и завывая страшным голосом.

– Я несчастная матушка метофитов с Ганимеда. Ты, пришелец из космоса, убил моих деточек! Теперь я убью тебя!

Корк завопил от неожиданности и весь день заходился от смеха. Однако Мэнрайту было не до веселья.

– Это еще что, – пожаловался он, – вот у меня начались самые настоящие кошмары из‑за этого чертова ребенка. Я каждый день вижу один и тот же сон: в горах Дикого Запада меня преследуют индейцы.

Однажды она пробралась в святая святых Мэнрайта, теплицу под крышей, и облачила робот‑нейтриноскоп в одежду домини, предварительно прихваченную из его гардероба. И как ни странно, металлическое чудовище приобрело гротескное сходство с хозяином лаборатории.