– Вот‑вот, оно самое. Отец Томми как раз этим и занимался. Томми тоже мог бы, да не захотелось ему.

– А как вы оба снова оказались здесь?

– Отец Томми помер, и он повез тело домой. Ему было девятнадцать, и он чувствовал, что тут – его дом родной. Снег‑то ему никогда не нравился.

– И тебе тоже?

– Нет, со мной другая история. Мне было шестнадцать, а Розите восемь, когда мы уехали в Лос‑Анджелес. А там китайцы, колумбийцы, кого только нет. Я терпел три года, потом сел в машину, спрятал Розиту в багажник и рванул на юг. В Сан‑Диего я продал машину и – пешком сюда.

– Где теперь твоя мать? – спросил Кэрби.

– В Олдерсоне, в Западной Виргинии.

– Странное место.

– Не очень. Там федеральная женская тюрьма.

– О! – воскликнул Кэрби и на миг погрузился в размышления, потом сказал: – Луз?

– Тут я.

– Но если у здешних жителей такая нравственность… то почему они балуются зельем?

– А что в нем безнравственного?

– Хороший вопрос, – признал Кэрби.

– Ты понимаешь, тут, на юге, работа непосильная, люди спины не разгибают. Ты годами не видишь их глаз. А зелье и самогон – хоть какая‑то отдушина.

Кэрби уснул. Или ему показалось, что уснул. Белая луна катилась по черному небосводу. Потом ее заслонила чья‑то фигура. И произнесла:

– Привет.

Это была сестра Луза, теперь Кэрби вспомнил ее. Если б луна не крутилась перед глазами, он, вероятно, припомнил бы даже ее имя.

– Хариа, – сказал он.

– Розита, – поправила она, садясь и шелестя многочисленными юбками.

– Ты права. Совершенно права.

Подобно остальным соплеменникам, она была низкорослой, но гораздо изящнее. У нее были большие карие, с поволокой глаза, резко очерченные скулы, широкий чувственный рот и кожа цвета темного какао. Двигалась она мягко, как пума.

Сначала она поцеловала его, потом выдохнула дым самокрутки ему в лицо, отчего Кэрби показалось, что луна вращается не в небе, а у него в голове, и наконец сказала:

– Если ты спишь тут всю ночь, жуки закусывают насмерть.

– Верно, верно, – с грустью пробормотал Кэрби.

– Так пойдем в хижину.

Они пошли в хижину. Вскоре наступило утро, и Кэрби обнаружил, что шевелить руками и ногами ему так же трудно, как и шевелить мозгами. Он кое‑как выполз на солнышко и, оглядевшись, ничуть не удивился тому, что остальное человечество испытывает такие же муки. Неужели роду людскому уже надеяться не на что? Нет, кое‑что еще осталось. Кофе, ветчина, опять кофе, лепешка, опять кофе, самокрутка и короткий отдых с Розитой. Комплексное лечение помогло. Обитатели деревни прибегли для исцеления к сходным средствам, и после полудня празднество возобновилось. Розита болтала что‑то о своем слишком поспешном отъезде из Штатов и намекала, что неплохо бы вернуться туда. С хорошим приятелем, разумеется. Кэрби ответил ей на это рассеянным «угу» и отправился обозревать город.

Завидев Луза и Томми, он присоединился к их обществу. Вот когда впервые зашла речь о наследии майя и загадках их прошлого.

– Да, парень, лихо ты сел в лужу, – сказал Томми.

– Не без помощи Инносента Сент‑Майкла, – ответил Кэрби.

– У тебя своя голова на плечах. Нам труднее, у нас нет прав, спасибо предкам. Тысячу лет назад наш народ жил в шикарных городах, по уши в золоте, нефрите и всем таком прочем.

– И совершал человеческие жертвоприношения, – с волчьей ухмылкой вставил Луз.

– А потом начался исход, – продолжал Томми, – и все добро провалилось в преисподнюю.